Дом обреченных - [5]

Наши юбки зашуршали, когда мы поднялись. Теплый свет огня играл на наших лицах. За плотно занавешенными окнами яростный ветер дул еще более неистово, чем раньше. У меня было странное ощущение. Словно я отделилась от своего тела и смотрю спектакль, как будто эта комната — сцена, а я — публика. Я видела перед собой уютный очаг, загроможденный богатыми вещами, подобранными со вкусом. Я видела двух женщин, вовлеченных в безмолвную конфронтацию: одна — одетая по последней парижской моде, грациозная и изысканная, другая — в самом простом платье, с манерами, усвоенными среди среднего класса Лондона. И в этот короткий момент объективности я спрашивала себя: «Что, в конце концов, эти две женщины делают вместе?»

— Лейла, дорогая, скажи мне, как там Лондон? Все такой же шумный и закопченный? Последний раз я была там в пятьдесят первом году, перед Всемирной выставкой. Целую неделю без передышки мистер Пембертон и мы с Тэо толкались туда-сюда, в безумном темпе бегая по Вестминстеру, Тауэру и зоопарку в Риджентс-Парке. Нас там кормили самыми отвратительными кушаньями всех наций — какое-то из них называлось «ледяные сливки», насколько я помню. Ужасная вещь. А желе! Блюдо со вкусом фруктов, сервированное в вазочках и выложенное на верхнюю часть пудинга. Ты слышала о таком?

— Я слышала о желе, но никогда его не пробовала.

Я отошла от нее и уловила лишь фрагменты ее монолога об этой неделе в Лондоне. Мои глаза оглядывали все вокруг. Полы были покрыты коврами, заглушавшими наши шаги, большая часть стен завешена гобеленами. В затененных углах прятались огромные растения в горшках, в промежутках мерцали масляные лампы. Мы поднялись по лестнице к спальням, и нигде вокруг меня, хотя я внимательно искала, не было ни единого семейного портрета.

— Газовое освещение у нас только в нескольких помещениях и в главном холле. В Лондоне, наверное, теперь газ везде, даже на улицах, как я понимаю. Тео настоял, чтобы и у нас он был: это надежней, так он говорит, но бабушка считает, что газ — это происки дьявола. Она против всего современного. Любит жить в прошлом.

Откуда это отсутствие портретов? В наш век фотогенных изображений, или, как это некоторые называют «фотографии», почему я не вижу обычной галереи портретов, которая присутствует в каждом доме, в простом и богатом? Ни единого, самого простого портрета, ни одного из семьи Пембертонов, нигде.

— Я распорядилась, чтобы тебя разместили в другом конце коридора. Там находится свободная спальня, она очень уютная. В ней есть полог и сидячая ванна из Парижа. Это единственная уступка бабушки модернизму — принимать ванну в спальне, а не на кухне. Я нахожу это довольно приятным. Ты когда-нибудь это пробовала?

Я покачала головой.

— Теперь у нас есть и мыло. Подумать только, как времена меняются! Мы пришли.

Тетя продолжала свои причитания, когда мы вошли в спальню, а я тем временем спрашивала себя, не вызвано ли это бесконечное щебетание желанием избежать неприятных тем…

Да, это была красивая спальня с Тюдоровскими потолками и створчатыми окнами. Зеркал было в избытке; изящный старинный туалетный столик занимал почти всю стену; здесь были и обещанная кровать с пологом, и гудящее пламя в камине. Рядом стоял фарфоровый кувшин с водой и висели свежие полотенца. Моя единственная сумка стояла у кровати.

Стараясь быть любезной хозяйкой, но, видимо, уже спеша уйти, тетя Анна отступила к двери, сжимая ладони.

— Я отправила Тео в библиотеку. Ты можешь встретиться с ним там, когда будешь готова. Если тебе что-то понадобится, звонок у твоей кровати. Увидимся немного позже. — Она начала закрывать дверь. — И… ты не забудешь? Про Колина? Вдруг ты столкнешься с ним… да нет, не столкнешься. — Ее ладони порхали, как птицы. — Тео увидится с тобой первым. Я за этим прослежу.

Дверь мягко закрылась, и я еще некоторое время смотрела на нее. Вряд ли это был тот радушный прием, которого я ожидала, но все-таки учитывая то, что они не знали о моем приезде, это, пожалуй, все же неплохо. Беспокойство тети Анны могло объясняться ее возрастом или, возможно, моим сходством с матерью. Кроме того, явиться спустя двадцать лет без предупреждения, это любого могло вывести из равновесия.

Отбросив смутные чувства, которые у меня вызвала моя разговорчивая тетя, я начала медленно передвигаться по комнате, стараясь сделать ее своим домом настолько, насколько это было возможно. После смерти матери мне пришлось оставить нашу лондонскую квартиру, обстановку продать или раздать друзьям и забрать с собой только свой гардероб, личные вещи и те сувениры, с которыми я ни за что не могла бы расстаться. Размещенные теперь в комнате, в самых видных местах, эти «ценности» сделали спальню более «моей». Дагерротипный портрет мамы стоял на камине рядом с папоротником и коробочкой из морских ракушек. На столик у кровати я положила три книги: «Сэндитон» Джейн Остин, «Танкред» Бенджамина Дизраэли и Библию. На туалетный столик перед огромным зеркалом положила иллюстрированный путеводитель по Креморн Гарденз, чтобы напоминать себе о множестве счастливых дней, проведенных там, а у ванны поместила маленький флакончик туалетной воды с ароматом розы. Этот последний был подарком Эдварда Чемпиона, человека, которого я горячо любила и за которого собиралась замуж.