Дом о семи шпилях - [24]

Nothing remained, except to take down the bar from the shop door, leaving the entrance free-more than free-welcome, as if all were household friends-to every passer-by, whose eyes might be attracted by the commodities at the window.	Ей оставалось только поднять железный засов на двери лавочки, чтобы каждый, кому приглянется что-нибудь из выставленных в окне предметов, мог войти.
This last act Hepzibah now performed, letting the bar fall with what smote upon her excited nerves as a most astounding clatter.	Гепзиба совершила наконец и этот подвиг. Стук упавшего запора поразил ее возбужденные нервы, как самый страшный грохот.
Then-as if the only barrier betwixt herself and the world had been thrown down, and a flood of evil consequences would come tumbling through the gap-she fled into the inner parlour, threw herself into the ancestral elbow-chair, and wept.	Тогда - как будто между ней и светом рухнула последняя преграда и поток бедствий готов был хлынуть в ее дверь - она убежала во внутреннюю комнату, бросилась в кресло своих предков и заплакала.
Our miserable old Hepzibah!	Бедная Гепзиба!
It is a heavy annoyance to a writer, who endeavours to represent nature, its various attitudes and circumstances, in a reasonably correct outline and true coloring, that so much of the mean and ludicrous should be hopelessly mixed up with the purest pathos which life anywhere supplies to him.	Как тяжело писателю, который желает изобразить правдивыми красками натуру в различных обстоятельствах, осознавать, что так много ничтожного должно быть непременно примешано в чистейший пафос, представляемый ему жизнью!
What tragic dignity, for example, can be wrought into a scene like this!	Какое, например, трагическое достоинство можно придать подобной сцене?
How can we elevate our history of retribution for the sin of long ago, when, as one of our most prominent figures, we are compelled to introduce-not a young and lovely woman, nor even the stately remains of beauty, storm-shattered by affliction-but a gaunt, sallow, rusty-jointed maiden, in a long-waisted silk gown, and with the strange horror of a turban on her head!	Каким образом опоэтизировать нашу историю, когда мы вынуждены выводить на сцену в качестве главного действующего лица не молодую пленительную женщину, ни даже остатки поразительной красоты, разрушенной горестями, но высохшую, желтую, похожую на развалину старую деву в длинном шелковом платье и с каким-то странным тюрбаном на голове!
Her visage is not even ugly. It is redeemed from insignificance only by the contraction of her eyebrows into a near-sighted scowl. And finally, her great life-trial seems to be that, after sixty years of idleness, she finds it convenient to earn comfortable bread by setting up a shop in a small way.	Даже лицо ее не было безобразным до романтичности: оно приковывало к себе внимание только сдвинутыми от близорукости бровями; и, наконец, испытание ее состоит только в том, что после шестидесяти лет уединенной жизни она сочла необходимым добывать себе содержание, открыв лавочку.

Nevertheless, if we look through all the heroic fortunes of mankind, we shall find this same entanglement of something mean and trivial with whatever is noblest in joy or sorrow.	Если мы бросим взгляд на все героические приключения человеческого рода, то везде откроем такое же, как и здесь, смешение чего-то мелочного с тем, что есть благороднейшего в радости и горе.
Life is made up of marble and mud. And without all the deeper trust in a comprehensive sympathy above us, we might hence be led to suspect the insult of a sneer, as well as an immitigable frown, on the iron countenance of fate.	Жизнь человеческая составлена из мрамора и тины, и без глубокой веры в неизъяснимую любовь небесную мы видели бы на железном лице судьбы только ничем не смягчаемую суровость.
What is called poetic insight is the gift of discerning, in this sphere of strangely mingled elements, the beauty and the majesty which are compelled to assume a garb so sordid.	Но так называемый поэтический взгляд в том именно и состоит, чтобы различать в этом хаосе странно перемешанных стихий красоту и величие, которые принуждены облекаться в отталкивающее рубище.
Chapter Three.	Глава III
The First Customer	Первый покупатель
Miss Hepzibah Pyncheon sat in the oaken elbow-chair, with her hands over her face, giving way to that heavy down-sinking of the heart which most persons have experienced, when the image of hope itself seems ponderously molded of lead, on the eve of an enterprise at once doubtful and momentous.	Мисс Гепзиба Пинчон сидела в дубовом кресле, закрыв лицо руками и предавшись унынию, которое испытал на себе едва ли не каждый, кто только решался на важное, но сомнительное предприятие.
She was suddenly startled by the tinkling alarum-high, sharp, and irregular-of a little bell.	Вдруг послышался громкий, резкий и нестройный звон колокольчика.
The maiden lady arose upon her feet, as pale as a ghost at cockcrow; for she was an enslaved spirit, and this the talisman to which she owed obedience.