А знаешь, жена, там, на заснеженном поле боя, стрела удара согнулась о бревенчатую стену последней тасеевской избы. И ни на одной кальке об этом нет ни слова. Не предусмотрен такой вариант. Проектировать любят в идеале, с излишком потребной техники. А потом получают любую половину и, чертыхаясь, дают план. Тоже ясно: дай план — и точка!
И, забыв о холодной картошке, он сидит и все думает, думает о том, что видел у одинокой избы…
Утром вдруг потеплело, брызнуло солнце, потянуло весной.
По талому снегу бригада гуськом пробиралась к петуховской избе.
А когда все подошли к самому дому, на крыльце появился хозяин — Егор Петухов. Закрыв свою дверь, он навесил на скобу амбарный замок с ржавой дужкой, ключ спрятал за пазухой и, обернувшись, молча оглядел их с крыльца — прораба и всех остальных, кроме Бородачева.
На бывшего бригадира Петухов не взглянул — за него был спокоен. Тот стоял в стороне и покуривал, делая вид, что его хата с краю. Рано утром, как ни в чем не бывало, как самый примерный работник, он явился к бригадному котлу с горячей картошкой и салом — вроде пришел с повинной после вчерашнего шума. И даже помалкивал, когда за столом спорили, будут ли сегодня раскидывать по бревнышку петуховскую избу.
— Слыхал я, желаете разорить мой домишко? — спросил с крыльца Петухов.
Прораб ответил, что нужно освобождать строительную площадку.
— Ну, ну, пробуй, замок у меня крепкий. — Петухов запахнул полушубок и спустился с крыльца по шатким ступенькам.
— Вот саботажник! — вскипел Ромка.
— И закон за меня! — закричал Петухов и по тропе пошел прочь от своей избы. — Только сунься!
И хотя он, Петухов, наверное, делал все по закону, Демину было немного жаль старика, покидающего свой обреченный дом.
Он воткнул топор в бревенчатую стенку и закурил, жадно затягиваясь перед долгой и трудной работой.
Ставни избы были закрыты железными болтами-чекушками. Тяжелая лиственничная кладка лежала в пазах намертво.
Обухом топора Самохин постучал по темному дереву. Удары были звонкие: с годами лиственница твердеет, как дуб, не поддаваясь тлену.
— Бульдозером бы ее, — неуверенно сказал Самохин.
— А где Нехай? — спросил Демин.
— У него мотор барахлит.
— С перепоя у него заклинило, — фыркнул Ромка.
— Ладно, примолкни, — сказал ему Чибисов и глазом примерился к избе. — Такую дуру легче взорвать, чем растаскивать.
— Тебе бы только взрывать, — впервые подал голос Бородачев.
— Кому что, — огрызнулся Чибисов.
Демин посмотрел на дорогу. Петухова уже не было. Наверно, ушел в барак, к теплу — ждать, чем все это кончится.
— Быстро ты обернешься? — спросил Демин у подрывника.
— По-быстрому? — обрадовался Чибисов настоящей работе. — Полчаса.
Он побежал за взрывчаткой, а Демин поднялся на крыльцо и потрогал тяжелый замок с медным язычком, позеленевшим от старости.
— Дай топор, — сказал он Бородачеву.
Тот усмехнулся:
— Отчаянный ты, прораб. Знаешь, что за это бывает?
— Знаю! — отрезал прораб, хотя и понятия не имел, что ему будет за эту лихость.
Одну секунду он колебался. Но отступать было поздно, и, размахнувшись, с великой злостью ударил он обухом по скобе, успев только подумать, что, наверно, делает глупость, что не так, не так нужно поступать, что ошибся Антонов, доверив ему Тасеевский карьер.
— Эх, семь бед, один ответ! — захохотал Бородачев и всем грузным телом навалился на дверь.
Спустя минуту все было кончено. Амбарный замок валялся на крыльце, дверь была распахнута, из полутемных сеней тянуло слабым запахом самогона.
Демин поднял замок и положил на перила:
— Не пропал бы замочек. Чужая собственность.
— Чего там! Проклятый пережиток прошлого, — с лихорадочной веселостью сказал Бородачев. — Входи, прораб!
В избе было темно, холодно, печь не топилась, стоял застарелый перегар махорки и сивушной барды. Громыхнув в темноте, Самохин распахнул ставни.
Демин огляделся. Вещей у старика было немного — кровать, стол, сундук, кое-что из одежонки и всякий хлам в сенях, которым давно не пользовались. Красной медью блестел в углу змеевик самогонного аппарата.
Подскочил Ромка и со злорадством вырвал змеевик из котла.
— Жаль, машина была классная! — усмехнулся Бородачев и полез на печь за своим розовым одеялом. Как рачительный хозяин, он ничего не забыл своего — ни резиновых сапог с рваными голенищами, ни подушки, ни фанерного чемодана с проволочной петлей. — Опять меня выселяешь, прораб!
Но на этот раз он выселялся очень охотно, даже с прибаутками, и Демина не покидала тревога. Он сам проверил, все ли вынесено из дома. Будто спасенные из пожара, петуховские небогатые пожитки были свалены на столе среди дороги.
Потом Самохин взвалил на плечо сундук и пошел к бараку размашистым строевым шагом. Ромка едва поспевал за ним, волоча узел с петуховской одежонкой.
А у избы уже появился Чибисов с мотком бикфордова шнура через плечо. Он развязал бумажный мешок с аммоналом, и его движения были точны и медлительно мягки, без той беззаботной небрежности рубахи-парня, которой он щеголял.
Демин ушел за дорогу, подальше, лег в снег, и оттуда смотрел на покинутую всеми избу с распахнутыми настежь дверями и окнами, и думал, что все-таки не мог поступить иначе.