Дом над Онего - [6]
— То есть вы не связываете себя ни с какой религией?
— Скажу иначе: моя вера не требует слов. Уверяю тебя, Саша, если бы здесь стояла буддийская пагода, я бы заботился о ней ничуть не меньше.
— Почему?
— Потому что мне одинаково близки все религии, если они не призывают к насилию, — от саамского шаманизма до обета молчания Томаса Мертона. В религии, как и в искусстве, меня восхищают вершины человеческого духа, будь то византийская икона или ламаистская танка, Преображенская церковь в Кижах, буддийская святыня в Полоннаруве[16] или собор Парижской Богоматери, вака[17] Сайгё[18], псалмы Давида или «Римский триптих» Иоанна Павла II. Если отбросить sacrum, как это попытались сделать большевики, нам останутся лишь алкоголь да бред — чтобы убедиться в этом, достаточно оглядеться по сторонам. Прежде чем начать развивать здесь туризм, как Юра Наумов[19], или устраивать пленэры для художников, как Галина Скворцова[20], не говоря уже о добыче урана (мечта олигарха Дерипаски), надо вернуть здешнему пейзажу его сакральный смысл. Другими словами, духом здесь укорениться. Я думаю…
— Думать — занятие небезопасное, — засмеялся отец Николай, — лучше помолиться.
В часовне пахло ладаном. Видимо, батюшка уже успел выкурить большевистских бесов. Стена, на которой еще вчера белели полосы птичьего помета (под самым сводом птицы свили гнездо), теперь сверкала. Гнездо исчезло. У стены стоял крест из Вигова. Иисус уже не казался всеми покинутым, как на чердаке у Кузнецова. Через дыры в полу дуло — от сквозняка дрожало пламя свечей. Лена с Лешей читали псалмы. Послушницы следили за свечками.
Часовня потихоньку заполнялась людьми. Бабушки входили опасливо, суетливо поправляли платки на головах, украдкой поглядывали по сторонам. Потом сбились в стайку вокруг Кузьминичны. Константин Федорович — единственный кондобережанин на богослужении! — присел в сенях на ступеньку, не решаясь сразу войти. Ваян забыл снять шапку, пришлось его толкнуть. Виталий прятался за камеру, делая вид, что поглощен съемкой. Только отец Николай со своей компанией чувствовал себя как дома. Сразу приступили к молитве.
Так в этой, казалось, Богом забытой часовне — пустой, без икон, разоренной людьми и загаженной птицами — проходило богослужение. Первое со времен финской оккупации, когда тут молились вражеские солдаты. Богослужение, которым отец Николай со своей паствой — несколько бабушек из Великой Губы, один местный старик, мы с Натальей и двое наших городских приятелей — напомнили об этой часовне Господу.
Было в этой службе что-то от обрядов времен раннего христианства. Первая христианская община, поглощенная ритуалом, не слишком понятным для постсоветских язычников.
Постязычники в это время выпивали (праздник ведь) да заглядывали в окна.
Скажу больше — не все члены общины разбирались в том, что происходит. Бабушки не вовремя били поклоны и невпопад крестились. Ничего удивительного — в комсомоле ведь этому не учили. Константин Федорович, положив земной поклон, не знал, когда можно подняться. А может, спину прихватило — все-таки бывший мастер спорта Советского Союза. Виталий, вместо того чтобы приложиться к кресту, снял его крупным планом. Только Баян попадал в такт, точно повторяя все Лешины действия. И все равно во время этого убогого богослужения я ощутил нечто, чего мне всегда недоставало в сытых западных храмах.
— Сегодня мы открыли новую страницу в истории Заонежья, — сказал в заключение отец Николай. — Она написана благодаря польскому писателю. Однако в отличие от книги, где любое предложение можно вычеркнуть или исправить, свою жизнь человек пишет сразу набело. Этот день уже не вычеркнешь.
После молебна — шумное застолье: блюда заонежской кухни, в том числе рыба по-польски (следы польских разбойников Самозванца в Заонежье) и карельские яства: прежде всего знаменитая «каларуокка» (уха по-старокарельски) и «секали» (пюре из перловой каши, гороха и костного мозга), далее дичь от компании «Баян & Виталий» (гусь, запеченный в глине и рябчики по-вепсски), деликатесы от прихожан отца Николая (палия в сметане, сиг по-петровски и фирменный судак а-ля Озолин в вине), а еще Наташина долма (голубцы — баранина с рисом в листьях молодой свеклы, — запеченные в русской печи). Из закусок — грибы на любой вкус (вы когда-нибудь пробовали квашеные грузди?), разные диковинки, например медвежье сало; наконец, овощи с нашего огорода в виде всяких фантазий — цветная капуста, маринованная с аронией, бобы с лисичками и так далее. Напитки на выбор — кому кагор, кому вода, кому брага.
— Святой Самсон имел прозвище Странноприимец, — произнес тост отец Николай, — ибо он принимал странников. Выпьем за этот дом в Конде Бережной и за его хозяев. Чтобы здесь тоже с радостью встречали каждого путника.
После пары стопок атмосфера за столом потеплела. Бабушки запели:
Очередной тост: за гостей! Лена бабушкам вторит — все громче, все смелее. Бабушки запевают на полную катушку. Подключается Леша. Заводят на два голоса:
Объектом многолетнего внимания польского писателя Мариуша Вилька является русский Север. Вильк обживает пространство словом, и разрозненные, казалось бы, страницы его прозы — записи «по горячим следам», исторические и культурологические экскурсы, интервью и эссе образуют единое течение познающего чувства и переживающей мысли.Север для Вилька — «территория проникновения»: здесь возникают время и уединение, необходимые для того, чтобы нырнуть вглубь — «под мерцающую поверхность сиюминутных событий», увидеть красоту и связанность всех со всеми.Преодолению барьера чужести посвящена новая книга писателя.
В поисках истины и смысла собственной жизни Мариуш Вильк не один год прожил на Соловках, итогом чего и стала книга «Волчий блокнот» — подробнейший рассказ о Соловецком архипелаге и одновременно о России, стране, ставшей для поляков мифологизированной «империей зла». Заметки «по горячим следам» переплетаются в повествовании с историческими и культурологическими экскурсами и размышлениями. Живыми, глубоко пережитыми впечатлениями обрастают уже сложившиеся и имеющие богатую традицию стереотипы восприятия поляками России.
Очередной том «Северного дневника» Мариуша Вилька — писателя и путешественника, почти двадцать лет живущего на русском Севере, — открывает новую страницу его творчества. Книгу составляют три сюжета: рассказ о Петрозаводске; путешествие по Лабрадору вслед за другим писателем-бродягой Кеннетом Уайтом и, наконец, продолжение повествования о жизни в доме над Онего в заброшенной деревне Конда Бережная.Новую тропу осмысляют одновременно Вильк-писатель и Вильк-отец: появление на свет дочери побудило его кардинально пересмотреть свои жизненные установки.
Объектом многолетнего внимания польского писателя Мариуша Вилька является русский Север. Вильк обживает пространство словом, и разрозненные, казалось бы, страницы его прозы — замечания «по горячим следам», исторические и культурологические экскурсы, рефлексии и комментарии, интервью, письма и эссе — свободно и в то же время внутренне связанно образуют единое течение познающего чувства и переживающей мысли.
Меня зовут Рада. Я всегда рада помочь, потому что я фиксер и решаю чужие проблемы. В школе фиксер – это почти священник или психоаналитик. Мэдисон Грэм нужно, чтобы я отправляла ей SMS от несуществующего канадского ухажера? Ребекка Льюис хочет, чтобы в школе прижилось ее новое имя – Бекки? Будет сделано. У меня всегда много работы по пятницам и понедельникам, когда людям нужна помощь. Но в остальные дни я обычно обедаю в полном одиночестве. Все боятся, что я раскрою их тайны. Меня уважают, но совершенно не любят. А самое ужасное, что я не могу решить собственные проблемы.
Повесть посвящена острой и актуальной теме подростковых самоубийств, волной прокатившихся по современной России. Существует ли «Синий кит» на самом деле и кого он заберет в следующий раз?.. Может быть, вашего соседа?..
Переживший семейную трагедию мальчик становится подростком, нервным, недоверчивым, замкнутым. Родители давно превратились в холодных металлических рыбок, сестра устало смотрит с фотографии. Друг Ярослав ходит по проволоке, подражая знаменитому канатоходцу Карлу Валленде. Подружка Лилия навсегда покидает родной дом покачивающейся походкой Мэрилин Монро. Случайная знакомая Сто пятая решает стать закройщицей и вообще не в его вкусе, отчего же качается мир, когда она выбирает другого?
Это книга об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, противостоящей всему миру. В этом будущем герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.
"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.
Героиня романа Инна — умная, сильная, гордая и очень самостоятельная. Она, не задумываясь, бросила разбогатевшего мужа, когда он стал ей указывать, как жить, и укатила в Америку, где устроилась в библиотеку, возглавив отдел литературы на русском языке. А еще Инна занимается каратэ. Вот только на уборку дома времени нет, на личном фронте пока не везет, здание библиотеки того и гляди обрушится на головы читателей, а вдобавок Инна стала свидетельницей смерти человека, в результате случайно завладев секретной информацией, которую покойный пытался кому-то передать и которая интересует очень и очень многих… «Книга является яркой и самобытной попыткой иронического осмысления американской действительности, воспринятой глазами россиянки.