Дом на улице Овражной - [15]

— А что! Может, и инженером буду, как ты, — ответил я. — А то еще моряком или летчиком…

— Ну ладно, моряк, — засмеялся отец. — Спать тебе уж пора. Да, постой-ка! Мать говорит, гоняешь ты где-то целыми днями. Смотри, не поплыви на уроках, когда каникулы кончатся.

— Не поплыву. А гоняю, потому что у меня дело есть. От нашего исторического кружка задание.

Уже засыпая, я услышал, как ко мне за занавеску тихо заглянул отец, наклонился, поправил одеяло.

— Пап, а пап, — сонным голосом проговорил я, — а почему называется сопротивление? Ведь в этой науке про расчеты только.

— Не только про расчеты, Сергей. Чем больше материал испытывает нагрузки, тем больше он этой нагрузке сопротивляется, не хочет уступить и разрушиться. Конечно, каждый материал сопротивляется по-разному. Дерево, например, меньше выдержать может, чем железо, а железо — меньше, чем сталь…

Снилась мне в эту ночь какая-то неразбериха. То громадные мосты, по которым мчались с грохотом и свистом тяжелые поезда, то самолеты, взмывающие в высокое синее небо. А под утро приснилось, будто Женька стоит надо мной и говорит: «Пойдем, Серега, к подполковнику Белецкому. Я его взял в плен, и он сейчас нам скажет, где у него спрятаны красноармейцы». Потом Женька куда-то исчез, словно растаял, а вместо него появилась громадная стена. И сам я стою у этой стены в разорванной красноармейской гимнастерке и гордо смотрю в глаза белым. А они уже подняли винтовки, целятся в меня. Но я так смотрю на них, что они отворачиваются от моего взгляда и отводят черные дула винтовок. А где-то за стеной грозно гремят копыта лошадей. И вот прямо через эту высоченную стену летят на головы белым горячие кони, развеваются рыжие гривы, сверкают так, что больно глазам, острые кавалерийские шашки… И на переднем коне, в кожанке и курчавой кубанке, мчится девчонка. Лихо врезается она в кучу бегущих белогвардейцев, и улыбается мне, и машет рукой. И вижу я, что она точь-в-точь похожа на Светланку. Такие же, как у нее, синие глаза и русые волосы выбиваются из-под кубанки, такие же — острыми уголками — брови и косая морщинка над переносицей… А рядом с ней, откуда ни возьмись, Женька. Соскочил с лошади и ко мне. Теребит, толкает, рад, видно, что подоспел на подмогу…

Когда я открыл глаза, надо мной стояла мать, в окно светило ослепительное солнце.

— Ну и разоспался! — говорила мать. — Не добудишься тебя. Брыкаться даже стал. Вставай, десятый час. Да и дружок твой полчаса под окнами свистит.

Я вскочил и босиком кинулся к окну. Женька стоял на тротуаре напротив и, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, глядел на мое окошко. Я показал ему, чтобы он не стоял, как дурак, на морозе, а шел бы в дом. Женька быстро сообразил, что означают мои знаки, и побежал через улицу. А я поспешно стал натягивать рубашку и брюки.

Одевшись, я выбежал из-за занавески. Отец уже давно ушел на работу. Вот это я поспал!

Женька вошел сердитый.

— Ну и соня! Договорились в девять. Знаешь, сколько жду?!

— Ничего, Жень, я сейчас, быстро.

Если бы мать отпустила меня, я бы ушел с Женькой, не дожидаясь завтрака. Но она заставила и меня и его сесть за стол, поесть жареной картошки и выпить чая.

— Опять шляться пошли! — недовольно заметила она, увидав, что я торопливо напяливаю пальто и шапку. — И где вас только носит! Ну, Сергей, смотри: если жаловаться на тебя придут, так и знай — уши надеру.

— Да никто, мам, тебе жаловаться не будет. Мы же задание выполняем.

— Знаю я ваши задания. Расколотишь где-нибудь окно — мне штраф платить.

Она еще ворчала, гремя на кухне посудой, когда мы выскочили на улицу.

Солнце сияло в небе, как начищенный до блеска медный колокол. Казалось, весь город наполнен до края веселым солнечным звоном. Звенели подковы лошадей на мостовой, звонко гомонили воробьи, звеня, падали капли с бородатых сосулек, дворники деловито звякали скребками, счищая с тротуаров наледь. Но когда мы свернули с шумной широкой Пушкинской улицы в узкий переулочек, сразу все переменилось. Пешеходов здесь было мало, а машин и лошадей — почти ни одной. И воробьи как будто щебетали тут не так громко. Даже дворники не стучали скребками, а словно для того, чтобы не нарушать тишины, просто посыпали тротуары песком.

— Скоро каникулы кончатся, — сказал Женька, глядя на синее, без единого облачка, небо.

— Кончатся, — ответил я и тоже поглядел на небо. — До конца каникул, пожалуй, всю улицу пройти не успеем.

— Ничего, — тряхнул головой Женька. — Хоть на полчаса, а будем сюда приходить. Настоящие открытия никогда без труда не делаются. Тут упорство нужно.

— Жень! — вспомнил я вдруг. — А отец мне вчера сказал, что такое сопротивление материалов. Это наука такая. Прочность изучает. Из какого материала что строить надо, как рассчитывать…

— Я тоже вчера у Игоря спрашивал, — отозвался Женька. — Только он не знает. Говорит, у них, на литературном отделении, это знать не надо.

— А на кого учится ваш Игорь?

— На учителя.

Я немного удивился. Я думал, что учителя должны все знать. Но поделиться с Женькой своими размышлениями я не успел: переулок кончился, и мы вышли на Овражную.

— Так, — сказал Женька, оглядываясь. — Вчера в десятый заходили. Может, сегодня до пятнадцатого успеем.