Дом на миндальной улице - [32]

(Помпей Гней Киприус, «Миндальный цветок», издана в Адрианополисе, год 867)

…Двери распахнулись, пропустив меня в залитую закатным светом залу. Между расписными колоннами колыхались прозрачные, расшитые понизу бордовыми нитями занавеси, позвякивали золотые кольца. На низких ложах с вышитыми подушками полулежали три девушки. Позлащенные солнцем и полускрытые карминной тенью лица с нежными чертами, приоткрытые в улыбке губы, тонкие девичьи силуэты под мягким, влажно блестевшим шелком. На звук моих шагов она обернулась, шелестнув золотыми лентами, вплетенными в каштаново-медные косы, по-кошачьи мягко глянула глазами цвета рассветного моря. Из сада донесся нежный и чистый запах ирисов…

(Маргарита, кастелянша N. Августе Сильвие, 19 января, год 861)

Здравствуй, милый мой дружок.

Я очень огарчилась, что ты несможешь приехать ко мне. Этот новый город не по мне. Грусно и тяжило смотреть, как безжалосно разрушают милые серцу места. Почти ничиво из тех мест, где прошло наше с тобой детство, несохронилось. Все выкарчевывают с корнем, вымитают, выкидывают, оголяют, выстовляют напаказ. Там, где раньше были высокие надежные стены, ставят решедчатые изгороди и селестийские колонны, эту расписную муть. Все прочное, вековое вышвыревают так, будто это ни кому не нужный мусор. И всюду разврат, голые плечи, голые ноги, распущинные волосы, распущинные платья, дерские разговоры. Я устала смотреть, как разлогаится эта клоака, этот мерзастный город. На днях я уеду обратно в имение вместе с Паулиной, эта дуреха уже достаточно набралась дряни здесь. в конце концов нужно проивить к ней строгость, я слишком часто ее желею. Вчера ночью обе мерзавки соберались пойти на оргию к своей подружке-роспутнице. Розумеится, я заперла их в доме, но они вылизли через окно с помощью какой-то девки из соседнего дома, и развратничали всю ночь, уж незнаю, чем они только занемались, и чего набралась эта дрянь. Заивилась среди ночи пьяная, с дурацкой ухмылкой на роже. Как я ее била, у меня сичас даже рука болит, и будит еще долго болеть, все из-за нее. Посажу на хлеб и воду, но сначала ее осмотрят, и если она успела потаскаться, я ее убью. Вторая так и непоивилась, наверное кошатничает с этим своим селестийским любовничком. Вся в мать, распутная дрянь. Удевительно, что эта тряпка Эней ведет себя так, будто это савершенно есстесствено, не ищет ее и вопще весел и все капашится в своих бумажках, червяк.

После всиго увидинного я чуствую, что ниобходимо как следуит встряхнуть свое име…

(обожжено)

(Юлий Нола Леонели д`F, 27 февраля, год 861)

Привет, Леонель.

Извини, что не писал так долго. Все не было подходящей минуты. Августа стала очень подозрительной и ревнивой, и с недавних пор взяла привычку сидеть в моей комнате, когда я пишу, ненавязчиво так заглядывает через плечо или берет мои письма, чтобы отнести их слугам и читает адреса. Недавно увидела письмо к Сильвии и устроила мне скандал. Вот зачем она это делает? Ведь она знает Сильвию с детства, и я ее тоже долго знаю, и мы всегда были хорошими друзьями. Вообще Августа сильно изменилась, и я хотел поговорить с тобой об этом.

Ты прости, что я так навязчив, но я люблю Августу, и ее поведение меня волнует. Мне не нравятся те перемены, которые происходят. С отцом или тестем я поговорить об этом не могу. Они посмеются надо мной: им кажется глупым какое-либо чувство к женщине, кроме собственнических. Мне кажется, они сами не много знают о женщинах, особенно тесть. Знаешь, мне порой так жалко становится госпожу Юлию, она так трепетно его любит. Если бы Августа любила меня хоть капельку так же…

Я подумал, ты одна можешь меня понять. Тогда у Фелисии ты говорила Августе то, что давно я думал и боялся ей сказать. Конечно, это обидные слова, но это правда. А Августа… другой на ее месте обиделся бы, но ей даже в голову не пришло задуматься об этом. Как будто она все забыла, или речь шла вообще не о ней.

Она так сильно изменилась с тех пор, как мы поженились. Как будто стала другим человеком. Раньше она была так легка, так беззаботна, у нее было множество интересных друзей и для каждого из них у нее находилось слово и занятие. Когда она стала моей женой, каждую минуту она была моей, рядом, все, что мы делали друг для друга, была любовь и забота. Я видел желание порадовать меня в каждом ее взгляде. С каким трудолюбием она украшала нашу часть дома, с удовольствием перебирала ткани, подушки, безделушки… Она была похожа на ласковую и мягкую пчелку. А потом… она просто стала другой. Но ведь я ей ни в чем не отказывал. Я покупал ей все, что она хотела, я дарил ей цветы и игрушки, я обожал смотреть, как она танцует. Может, танцевала она не так хорошо, как можно было, но ей это нравилось. А на днях я спросил ее, будет ли она танцевать для меня, когда родится ребенок. А она сказала, что танцы – глупая забава, недостойное занятие…

Со многими друзьями она перестала общаться и поддерживает только официальные, ничего не значащие связи. Все потому, что внезапно кончились общие интересы. Я и сам заметил, что она с какого-то момента перестала говорить о чем-то кроме себя и своего положения. Я пытался разговорить ее на отвлеченные темы, но она с таким презрением посмотрела на меня. Она уделяет мне все меньше внимания. Бывало, раньше она старалась предвосхитить любое мое желание, приносила мне кофе и сигары прежде, чем я их просил. А сейчас она делает такие вещи только если попросишь или по привычке, обязательству, но уже не из любви. Она совершенно забыла обо мне. Но требует от меня, чтобы я все свое время уделял ей, доказывал свою любовь, рассказывает мне эти ужасные истории от своих подружек, их подружек и каких-то выдуманных женщин, взахлеб рассказывает о младенцах. Мне это совсем не интересно. Я всегда помогал ей, жалел ее, когда ей было плохо, но теперь она просто манипулирует мной, у нее постоянно якобы боли, какие-то ужасы, обвинения в жестокости и нелюбви… А меня уже раздражает ее постоянное нытье и жалобы. И очередное притворное или пусть и непритворное нездоровье вызывает только неприязнь и злобу.