Дом на миндальной улице - [34]

Если ты все же получишь мое письмо, дай знать Паулине, Фелисии, всем, где я нахожусь. Мне очень тяжело без их поддержки. Если ты сможешь прорваться ко мне, я с удовольствием приму тебя и, надеюсь, мы сможем поговорить. Мне многое нужно тебе рассказать. По поводу Августы, если вкратце, то думаю, что через какое-то время роль матери наскучит ей так же, как наскучило быть любящей женой или хорошей подругой. Не последнюю роль здесь играет и ее постоянное безделье. Вывези ее куда-нибудь в новое место, подальше от этих подружек, которые связывают ее своей глупостью, от всех тщеславных и модных штучек. Найди ей занятие, заинтересуй ее живописью, поэзией, величием духа, а не брюха. Вы должны остаться по возможности вдвоем, без всей этой воркующей свиты мамок, нянек и бабок, которые стоят между вами. Тогда она вновь тебя увидит. Потому что я все-таки не верю, что люди безнадежны.

Целую тебя, жду с нетерпением твоего ответа,

Твоя Леонелл.

(Дневник Паулины N., февраль, год 861й)

Милый дневник,

Мне очень грусно. Весь день идет дождь, спина почти зажела, по крайний мере, можно уже неспать на боку. Мне одиноко. В Эосе я чуствовала себя живой, нужной, там была жизнь, движение, а сдесь все как стоячее болото. Тетушка Рита и тетушка Седна целыми днями чешут языки, а я лежу здесь, запертая. Служанка преносит мне кашу и воду с лимоном, вот так вот они мне мстят за радасные дни, провиденые в Эосе. Вчера я получила письмо от Сильвы, так обрадавалась. Как же атрадно чуствовать, что тебя еще помнят. От Нелл по-прежнему ни черточки. Куда же она могла пропасть? Ушла прямо от Фелисии и ничего мне несказала, тоже мне подруга. А Фелисия навирняка знаит, но тоже ничего несказала, и ненаписала мне ни чего об этом. Может, Нелл уехала с тем симпотичным селестийцем? Но тогда она навирняка дала бы мне знать, немогла же любовь так затуманить ей мозг, что бы она забыла про меня. Даже если они все время в постели, можетже у нее найтись свободная минутка, что бы похвастаться? Вот навирняка она сичас с ним лежит и нежется, а я здесь битая, всеми брошенная, ни кому ненужная. И меня-то никто непридет и неспасет.

(Из опубликованных воспоминаний Паулины N, баронессы Северного Ариэля. Год 902.)

Так безрадостно и уныло проходили мои дни в родовом имении. Я была полностью отрезана от мира, запертая в четырех стенах. Весь мой день состоял из вышивки и чтения книг тетушки Риты, поначалу читать их было невыносимо, но со временем я нашла в них много познавательного. Письма я получала крайне редко, и по-прежнему среди них не было ни единой вести от моей милой Нелл. Так шли серые, пустые дни, и какова же была моя радость, когда однажды я узнала, что мои родители приказали тетушке Рите вновь везти меня в Эос, чтобы решить мою судьбу. Мы вновь въехали в дом господина Энея, в те же комнаты, где по-прежнему царил милый дух моей подруги, висели ее картины и лежали нетронутые вещи.

Конечно, многое уже было иным, и я сама стала другой, пройдя тропой одиночества и предательств. Тетушки, приехавшие вместе со мной, неусыпно наблюдали за мной, и каждый день проходил в разъездах и делах. Все это немного развеяло мою печаль, выезды и знакомства скрасили тягости заточения. Постепенно старая рана затянулась, и я позабыла нанесенную мне обиду. И вдруг, как гром с ясного неба, меня настигло письмо госпожи Фелисии, где она сообщала новости о Нелл. Конечно, в ту минуту я ужаснулась, меня не покидал гнев на бессердечного тирана, заключившего ее в темницу своего вожделения, я не могла ни есть, ни спать, не думая о том, как жестоко с ней обошлись. Но постепенно гнев мой улегся, и нынче я знаю, что порожден он был лишь красноречивым слогом и моими надуманными представлениями о семейной жизни. Я много размышляла тогда и о своей судьбе, сравнивая ее с судьбой моей милой подруги, и, остыв и разобравшись в мыслях, пришла к выводу, что по большей части вся эта жестокость, о которой красноречиво рассказывала в последующих письмах и сама Нелл, была ей надумана и преувеличена, поскольку ее влекло к юному селестийскому послу, и окружавшее ее не устраивало. Я тысячи раз думала о том, что будь она хоть капельку разумней, взгляни она иначе на свое положение, она мигом увидела бы его прекрасным, перестала бы изводить себя и дразнить друзей. И тогда скорее всего она прожила бы долгую и счастливую жизнь, познав все ее прелести.

…Ведь жизнь ее была вовсе не так страшна, как она пыталась всем нарисовать. Оставим в стороне неожиданно пришедшее к ней благородство сана и возможности нового общественного положения. Ведь в семейной жизни это вовсе не главное, хотя могло дать ей неограниченные возможности к творчеству, без которого она, по ее словам, не видела своей жизни. Мне доводилось видеть и общаться с тем, кто был ее мужем, и я могу с уверенностью сказать, что это весьма добрый и приятный человек, величественный и сильный. Конечно, он не мог бы сравниться по красоте и обаянию с замечательным Аэринея (признаюсь, мой милый друг умеет обходиться с женщинами и мог бы вскружить голову любой), но в нем было множество и других достоинств. В любом случае, захоти Нелл увидеть их, она была бы счастлива жить с таким чудесным человеком. Ведь он тоже любил ее. Истина говорит о том, что он боготворил ее и заботился о ней так, как это не сделал бы и безупречный муж. Но Нелл была твердо уверена, что несчастна, и это решило все…