Дом на миндальной улице - [26]

Как мне тебе это рассказать, ведь я о нем даже ничего не знаю. Я увидела его позади экипажа этих господ, он ехал на гнедой лошади, и держался так безупречно, что на него нельзя было не смотреть. И только я задержалась на нем взглядом, он поднял голову и точно посмотрел мне в лицо, словно заранее знал, где я нахожусь. Он этим взглядом словно прошил меня насквозь, я не знаю даже как… взгляд такой прямой, уверенный, и хищный, мудрый, как будто я стояла перед готовым к атаке волком. Не подумай, что я сидела час у окна, глядя на этого парня, все это длилось какие-то секунды. Мы на мгновенье встретились глазами, и меня посетило чувство какого-то предопределения что ли… вот как будто заранее знаешь, что знаешь либо, что будет дальше, либо кажется, что все это ты уже видел. Но толком в этом я не успела разобраться, потому что услышала Маргаритины вопли и тут же бросилась к дверям. Мы остановились друг напротив друга ― я в дверях, она на расстоянии в коридоре. Она как-то замерла, будто опасаясь с моей стороны какого-то подвоха, и я, воспользовавшись этим, захлопнула перед ней дверь. Она начала было стучать, но я довольно грубо сказала, что занята и прошу оставить меня в покое. Меня ни на секунду не покидало ощущение того, что с этой минуты, как эти трое вошли в дом, уже ничего нет важного, кроме необходимости любым способом сохранить свою свободу. Поэтому я даже не помню, что там кричала Маргарита, что делала Лина… Я просто спустилась вниз и в упор рассматривала их, стоя у лестницы. Наверное, это было по меньшей мере невежливо, но мне было все равно. Я хотела бы произвести дурное впечатление, чтобы они отказались от меня. Другого пути нет, ведь, если они решат, меня не спросят и поставят уже перед фактом…

Того, кого мне выбрали, я узнала сразу – моложав, выхолен и аккуратен, не сказала бы, что не симпатичен собой. Но мне показалось, что он глуповат, тщеславен, взгляд бездумный и рассеянный. С ним был его друг, мерзейшее существо в мире, несмотря на аристократические манеры, изящную одежду и благородную внешность. Не могу забыть его взгляд, полный ненависти, презрения, похабное, сластолюбивое лицо, постепенно я прониклась отвращением ко всему ему – к его жиденьким усикам, тонким губкам, костлявым пальцам, вонючим сигарам…все, чего он касался, становилось каким-то замаранным.

Тот третий, его называли Эринием, чужеземец. Из Селестиды, судя по цвету кожи и одежде. Не могу объяснить тебе, но чем больше я смотрела на него, тем больше уверялась в том, что знаю его. Каждое его движение отзывалось во мне давно забытым воспоминанием. Я чувствовала себя так, будто некогда потеряла память, и теперь вижу знакомого и пытаюсь понять, кто он был… Звучит глупо, Лис, я знаю, но ничего не могу с собой поделать, я чувствовала именно это. Весь вечер Лина под присмотром Маргариты прислуживала тем двоим, а я отошла в сторону и села вышивать. В какой-то момент я поняла, что он подошел и сел рядом, в груди словно обожгло огнем, и я задержала дыхание. Он заговорил, и я могу поклясться, я знала этот голос, я слышала его раньше. Он словно шел откуда-то из глубины, из памяти, из времен, когда все было по-другому, не знаю как, но из самых дальних и милых сердцу дней… Ты можешь подумать, что я влюбилась. Паулина мне уже все уши прожужжала об этом. Но это не так. Любовь слишком интимное и самодовольное слово, слишком эгоистичное переживание для того, что связывает двоих. Я чувствовала какое-то благоговение, томящую радость, будто увидела старинного друга после долгой разлуки. Глупо, но я не могла поднять на него глаз, все смотрела в пяльцы, исколола все пальцы, я думала, что посмотри я на него, я либо расплачусь, либо брошусь ему на шею. Я наверное сошла с ума…

А потом он просто тихо попросил ― посмотри на меня. И в этих словах было столько власти, столько силы, столько глубины, будто он снял с меня последнее платье. Я… Мы смеялись и болтали о чем-то отвлеченном и ненужном, и вдруг среди бессмысленной светской болтовни он спросил, нужна ли мне помощь. Я сказала «да». Тогда он кивнул и спросил, понимаю ли я, что обратной дороги не будет. Я сказала, что для меня свобода означает жизнь, и если я потеряю одно, то потеряю и другое. Он вдруг улыбнулся, и мне стало страшно от этой лукавой, всезнающей улыбки, я оглянулась и увидела, что те двое смотрят на нас с вытянутыми физиономиями. И только тогда поняла, что мы с ним все это время говорили по-селестийски, которого я не знаю… Если уж это возможно, то я верю, он поможет мне, Лис.

Прости, милая, я должна бежать. Лина бьется в истерике, надо ей помочь.

Уже скоро, увидимся у тебя.

Твоя Нелл.

(Помпей К. Паулине N., 5 января, год 861)

Привет, сестренка.

Я рад, что тебя заинтересовала моя история. Конечно, она далека от совершенства – я всего лишь бездарный писака, и есть множество более талантливых поэтов, чем я. Если хочешь, я могу показать тебе уже написанные главы, а ты пришлешь мне свои, если захочешь. Я обещаю, я никому не покажу рукопись без твоего ведома.

Мне кажется, рассказывать о какой-либо истории – все равно, что пытаться нарисовать музыку. Ведь как бы ни было велико тщеславие, готовая история сама говорит за себя, иначе это уже плохая история, если к ней нужны какие-то комментарии. Но ты просила, и я не могу отказать. Тем более, что я пропустил некоторые главы и без кое-каких пояснений ты ее действительно не поймешь.