Дом на миндальной улице - [14]

Словом, в тот момент шла напряженная борьба между представителями старого и нового порядка, между островитянами и горцами, между традиционным укладом и новыми гуманистическими веяниями. И если в отношении традиций и устоев решить нельзя было, то город претерпевал значительные изменения в своем устройстве.

Так вот город, который я увидела, город древний, скованный старыми порядками и привычками, был узким и тесным. Дома, многоэтажные, едва не смыкавшиеся вверху, тянулись вверх, перебрасывались бельевыми веревками, деревянными мостками, так что порой проще было с верхних этажей перейти в другой дом, чем спускаться по лестницам. Вы и сейчас можете увидеть в центре города эти тесные кварталы, перегороженные заплетенными плющом стенами, с темными колодцами-площадями в центре, с маленькими фонтанчиками и апельсиновыми садиками. Эти изукрашенные мозаиками и фресками дома, прячущие внутренние дворики, эти битком набитые всякой всячиной рынки с их полосатыми шатрами над лавками, с тысячами редкостей, с ароматами далеких стран, с колоритными персонажами, запечатленными в шедеврах литературы того времени. Это был тесный, шумный и пленительный мирок. Мирок, в котором по улицам ходили в основном мужчины, а женщины сидели за тяжелыми дверями, нянча детей и появляясь лишь в занавешенных паланкинах и в сопровождении слуг, изукрашенные так, чтобы показать достаток содержащего их мужчины. Это был и мой мир тоже. И хотя я всегда одобряла поступки царицы Киры, порой я вспоминаю и тоскую по прежнему миру. Но тоскую не с сожалением, но с той тоской, какая бывает, когда мы обращаем взор к тому, что уже никогда не вернется.

То время, которое мы с Леонель жили в Эосе, было бурным и крайне восторженным. Князь Антоний был жесток и жаден, консерватор до мозга костей, настолько, что отрицал очевидные вещи и издавал указы, заставлявшие людей жить только так, как жили сто и двести лет назад. В его правление были запрещены многие книги и все, что происходило из других стран, наложены запреты на театры, музыку, танцы. Искусство чахло в религиозном направлении. С пришествием Юстиниана правление приняло другую окраску, и люди вздохнули с облегчением. Появились новые возможности для торговли, творчества, как я уже неоднократно говорила, начали отстраиваться новые районы по новому плану – улицы широкие, светлые, с низкими удобными домами и замечательными тенистыми площадями. Мы с Нелл часто гуляли в сопровождении наших друзей и тетушки Риты по городу, и всюду он был еще неухожен – тут вычищались тинистые болота, тут выкорчевывали запущенный сад, тут разбирали и возводили стену, кругом были леса, стоял рабочий инструмент. Все это создавало волнующую атмосферу перемен. И новые кварталы были бесподобны – сверкал мрамор, порфир, обсидиан, разноцветные витражи и мозаики, яркие свежие фрески, вдоль широких, мощеных травертином проспектов поднимались кипарисы и раскидистые акации, привезенные специально из отдаленных уголков княжества. Нелл очень хотела увидеть окончание строительства, часто ее заставали с рисунками на руках, когда она представляла, какими будут та или иная площадь и улица в конечном виде. Она много рисовала. И здания, и проекты целых комплексов, и рынки, и цветы, и людей и животных. Она рисовала все время, была ли у нее под рукой бумага или же восковая табличка, мольберт с красками или морской песок. Ее рисунки удивляли многих – в них было что-то фантастическое, затейливое, со множеством деталей и подробностей. К каждому своему рисунку она могла рассказать историю. Но самым невероятным в этом было то, что любой ее рисунок – будь то набросок или неоконченная работа, или же полноценная картина – все они удивительно передавали ее настроение, свою атмосферу, достигали порой удивительных высот в изображении чувства. У меня и сейчас хранится один ее рисунок, я смотрю на него всякий раз, как меня охватывает волнение или раздражение. Он чудесным образом успокаивает меня, и каждый раз я вижу его по-новому, каждый раз мне открывается иная история, новая деталь, хотя я и знаю этот лоскуток бумаги наизусть.

А ведь это всего лишь бегущая по прибою пара лошадей…

(Дневник Паулины N, декабрь, год 860)

Здравствуй, дневник.

Наконецто я его нашла! Мы собирались так быстро что я дествительно думала что оставила его дома. Тетушка Рита постоянно торчала в комнате, рылась в шкафу, вытаскевая одежду, в которой, по ее мнению, я буду ходить в Эосе. Провиряла каждую сумку и узелок так что я даже незнала, как бы и куда мне засунуть дневник, ведь эта старая ведьма не погнушалась бы полистать его и вынести свое ни кому ненужное мнение! В конце концов, стыдно признаться, я сунула его в узелок со старым штопаным бельем, тетушка Рита побрезгавала саваться туда (пишу я со злоратством). Правда этот узелок поприбытии как в воду канул, пока мне всамом деле непонадобилось его содиржимое – тетушка Рита прочитала мне морали что цитирую «раз мы живем под одной крышей с мужчиной, мы должны вести себя прилично». «Прилично»! Ненавижу это слово! Вечно у нее все «прилично», пристойно, как надо! И неважно, что этот «мужчина» – Неллин отец и живет в другой часте дома, и никогда небывает в наших комнатах, и ему нет дела до какогото мешка с женскими тряпками, и в конце концов почиму я немогу держать свои вещи там где мне удобно?!! Я не маленький ребенок, я женщина! У меня даже могут быть дети (конечно только тиаретически, ведь я незамужем, у меня даже возлюбленного то нет), и меня выводет изсебя, когда она распарижается моими личными вещами, решаит что мне одеть в том чесле белье и рубашки, и входит вечно без стука, когда я раздиваюсь. Я вапще ненавижу когда я раздеваюсь или одеваюсь, а она стаит и смотрет на меня! Но ничиго – осталось потирпеть немного и все изменеться! Мы поставим ее на место! Как же я хочу увидить ее физеономию когда она увидет ЭТО.