Дом на Манго-стрит - [3]

Я пока не говорю им о Нэнни. Это слишком сложно. Особенно после того, как Рейчел чуть не выколола глаз Люси, пока они спорили, кто поедет первым. Но в конце концов мы решаем поехать вместе. Почему бы и нет?

У Люси длинные ноги – она крутит педали. Я сижу позади нее, а Рейчел достаточно худая, чтобы вскарабкаться на руль. Велосипед становится шатким, будто спицы сделаны из лапши, но вскоре мы привыкаем.

Мы едем быстрее и быстрее. Мимо моего дома из красного кирпича, грустного и обветшалого, мимо бакалейной лавки мистера Бэнни на углу улицы и вдоль по проспекту, кататься по которому опасно. Прачечная, лавка старьевщика, аптека, окна и машины, и еще больше машин, и, сделав круг, назад на Манго-стрит.

Люди машут нам из автобуса. Очень толстая леди, переходящая дорогу, кричит вслед:

– Ну вы и загрузились!

Рейчел орет ей в ответ:

– Ну вы тоже загрузились!

Она очень дерзкая.

Мы едем по Манго-стрит. Рейчел, Люси и я. На нашем новом велосипеде. Пошатываясь и смеясь, мы разъезжаемся по домам.

Смех

Мы с Нэнни не похожи на сестер… не совсем. Не так, как Рейчел и Люси – губы обеих напоминают толстые леденцы, как и у всех остальных в их семье. Но я и Нэнни похожи гораздо больше, чем вы можете подумать. Например, наш смех. Он не похож на тонкое хихиканье, подобное колокольчику мороженщика, как у Рейчел, Люси и всех остальных в их семье. Он скорее громкий и внезапный, как звон разбившихся тарелок. У нас еще много общего, чего я не могу объяснить.

Однажды мы проходили мимо дома, который, как мне казалось, напоминал дома в Мексике. Я не знаю почему. Он не был похож на дома, которые я помнила. Я даже не уверена, почему об этом подумала, но тогда мне казалось, что я права.

– Поглядите на этот дом, – сказала я. – Он похож на дома в Мексике.

Люси и Рейчел посмотрели на меня так, будто я была сумасшедшей. Но прежде чем они разразились смехом, Нэнни подтвердила:

– Да, точь-в-точь как в Мексике. Именно об этом я и думала.

«У Гила»: покупка и продажа мебели

Лавка старьевщика. Она принадлежит одному старику. Однажды мы купили там подержанный холодильник, а Карлос продал ящик журналов за целый доллар. Лавка маленькая, в ней только одно маленькое окошко, которое едва пропускает свет. Хозяин не включает лампы до тех пор, пока не убедится, что у вас есть деньги, поэтому мы с Нэнни бродим в темноте и разглядываем вещи. Перевернутые столы и подержанные холодильники с округлыми углами, старые кресла, испускающие облака пыли, если к ним прикоснуться, и сотни еле работающих телевизоров. Все навалено друг на друга, и передвигаться можно только по узким проходам. Здесь легко потеряться.

Владелец, чернокожий, не сильно разговорчив, и иногда можно заметить, как в темноте за вами наблюдает пара глаз, блестящих за линзами очков в золотой оправе. Нэнни, считающая себя умной и болтающая со всеми, задает ему много вопросов. Я, в свою очередь, никогда с ним не говорила. За исключением того момента, когда купила маленькую статую Свободы за двадцать пять центов.

Но Нэнни другая. Однажды я услышала, как она интересуется:

– А что это такое?

Он отвечает:

– Это музыкальная шкатулка.

И я быстро обернулась, надеясь увидеть красивую шкатулку, украшенную цветами, с танцующей балериной внутри. Но старик указывал на старую деревянную коробку с дырявой медной пластинкой внутри. Затем он попытался ее включить, и началось нечто странное. Он словно выпустил миллионы мохнатых мотыльков, которые, отбросив причудливые изогнутые тени, осели на пыльной мебели и на нашей коже. Звуки, которые они издавали, были похожи на капли воды. Или на мелодию маримбы[1], только обрывистее и смешнее, словно бы ты пробежал пальцами по зубьям металлической расчески.

А затем я не знаю почему, но мне пришлось отвернуться и сделать вид, будто шкатулка меня совсем не интересует, чтобы Нэнни не заметила, насколько я глупа. Но Нэнни глупее меня, и поэтому ее пальцы уже лихорадочно шарили по карманам в надежде отыскать там монеты в пятнадцать центов.

– Это, – говорит старик, захлопывая крышку шкатулки, – не для продажи.

Меме Ортис

Меме Ортис поселился в доме, пустовавшем после отъезда Кэти. На самом деле его зовут не Меме. Его зовут Хуан. Но когда я поинтересовалась, он представился Меме – так называют его все, кроме матери.

У Меме есть сероглазый пес, пастушья овчарка с двумя именами – английским и испанским. Пес большой, словно человек, одевшийся в собачью шкуру, и он бегает так же, как его хозяин, – неуклюже и резво, размахивая конечностями, словно развязавшимися шнурками.

Отец Кэти построил дом, в котором теперь жил Меме. Дом деревянный. Полы косые. В некоторых комнатах поднимаются кверху. В некоторых уходят вниз. И нет ни одного чулана. Ко входной двери ведет двадцать одна ступенька, каждая – изогнутая и торчащая, как сгнившие зубы (Кэти говорила, что они сделаны так специально, чтобы отводить дождевую воду), и когда Меме навещает его мать, он, пошатываясь, спускается, а следом за ним спускается пес с двумя именами.

За домом есть грязный сад и сваленные в кучу грязные доски, когда-то бывшие гаражом. Но больше всего запоминается огромное дерево с раскидистыми ветвями и семейством воинственных белок, обитающих на самой верхушке. Вокруг него кучей собрались треугольные соседские крыши, покрытые черной смолой, с желобами, которые никогда не возвращали попавшие в них мячи. У основания дерева пес с двумя именами лает в пустоту, а дальше, за кварталом, наш дом, кажущийся меньше, как поджавший под себя ноги кот.