Дом на краю ночи - [125]

В городе больше негде было заказать лепестки для фестиваля: цветочная лавка Джизеллы разорилась первой, так что вечером женщины, взяв ведра, корзины и сумки, отправились в темноте обрывать лепестки диких цветов — как происходило это в давние годы. На обломках «Святой Мадонны» и арках tonnara уже развесили лампочки. Поднявшись на холм, Мария-Грация и Лена осознали, что фестиваль, несмотря на все трудности, состоится — темный обычно остров уже сиял таинственными огнями в ночном безмолвии.

И в это безмолвие шагнул Джузеппино — с вечернего парома. Элегантный, в сером костюме, он шел по знакомой булыжной мостовой, катя за собой чемодан на колесиках. Выглядел он подавленно. Его никто не узнавал, и по городу он шел никем не замечаемый, как его дядя Флавио, вернувшийся с войны. И только когда Кончетта ворвалась в бар с криком: «Твой сын приехал, Мариуцца! Твой сын!» — Мария-Грация слетела с террасы в темноту и увидела его. Он стоял, стряхивая с поредевших волос дождевую влагу. Лена вытерла руки о фартук. Она никогда не встречалась с Джузеппино.

— Salve, — произнес он скованно на итальянском, которым не пользовался много лет. — Вот я и дома.

Никакая радость ни до, ни после не могла сравниться с той, что захлестывала сейчас Марию-Грацию.

Привлеченный суматохой, на террасу вышел Серджо. Щурясь от дождя, он спустился по ступенькам и после заминки пожал руку брату. Кончетта и Лена замерли при виде чуда, которое наконец произошло — Серджо, нервно теребя тесемки своего фартука, заговорил:

— Долг, Джузеппино, — тысяча евро или пара тысяч… — этого будет достаточно, чтобы заплатить банку и продержаться до зимы… иначе мы все потеряем… я пропустил платежи. Я знаю, что не должен просить.

Джузеппино поднялся на террасу, сел. Потер грудь, пристроил чемодан на мокрый стул.

— Я не могу помочь тебе, Серджо.

— Pi fauri[89], Джузеппино.

— Я не могу тебе помочь. У меня нет денег. Я разорен.

Мария-Грация наклонилась, обняла младшего сына за плечи.

— Мне пришлось объявить о банкротстве, компанию закрыли.

В Марии-Грации словно прибавилось роста, она распрямилась:

— О банкротстве?! Посмотри на меня, Джузеппино! Объясни, что случилось.

Под требовательным взглядом матери Джузеппино заговорил — сбивчиво, раздраженно:

— Я торговал фьючерсами, больше не торгую. Денег больше нет. Кризис. Бизнесу баста.

— Ты же важный человек, — пробормотала Мария-Грация.

— Никакой я не важный. Я покупаю и продаю контракты. Вы здесь думаете, что я богач! Но я только был на пути к богатству. Вы думаете, я могу творить чудеса? — Его голос был полон горечи.

В бар, почуяв скандал, уже стягивались соседи.

— Квартира, — продолжала Мария-Грация. — Большие машины…

— Все в кредит!

— Ай-ай-ай, Джузеппино! — запричитала Кончетта. — Что с тобой стало, после того как ты покинул остров!

Джузеппино опустил голову, так что стала видна лысина точно в центре макушки — совсем как у Серджо.

— Ах, Джузеппино! — расплакалась Мария-Грация. — Если бы твой дедушка Амедео был жив, что бы он сказал?

— Разве я не посылал вам деньги все время? — закричал Джузеппино. — То на ремонт, то чтобы покрыть недостачу прибыли, снова и снова, хотя Серджо изгнал меня из семейного дела. Вы процветали, мама! И ты, и Серджо, и отец, все вы! Вы купили фургон, перестлали крышу, купили новый телевизор — чем вы отличались от меня в своем желании жить лучше?!

Серджо, молча замерший в дверях, понял, что внимание соседей переключилось на него, что он внезапно из сына неудачливого обратился в сына успешного. Он смотрел на брата, загнанного, униженного, побежденного, и ничего, кроме сочувствия, не испытывал.

— Мама, тетя Кончетта, довольно! Джузеппино, пойдем в дом.

Джузеппино поднялся. Вложил в руку матери потрепанную книгу в красном переплете:

— Вот. Я привез ее обратно. По крайней мере, никто не обвинит меня в том, что я украл. Я всегда говорил, что верну ее, как только приеду домой. — И Джузеппино последовал за братом в дом.

Он вернулся под родную крышу в точности как какой-нибудь герой из книги Амедео: униженный, нищий, раздавленный судьбой.

V

Марии-Грации не спалось. Она сидела за стойкой в баре и листала отцовскую книгу. История про попугая и про девушку, которая обратилась в птицу; история про Серебряный Нос и про Тело-без-души. И, сидя под выцветшим от времени фото отца, читая его записи, она внезапно обнаружила, что некоторые истории ей неизвестны. Должно быть, отец вспомнил их незадолго до своей смерти, они были записаны скачущим детским почерком Серджо. Джузеппино увез книгу, до того как остальные успели прочитать эти записи.

Мария-Грация разбудила Джузеппино, которого устроили в чердачном кабинете деда.

— Caro, что это? — спросила она, перелистывая последние страницы в книге.

Шея у Джузеппино пошла красными пятнами — совсем как в детстве, когда его уличали в проступке.

— Я не переснял последние истории, — пробормотал он. — У меня просто не хватило денег, но я думал, что Серджо и так все помнит. Это ведь он записал их.

Но ведь она-то про эти истории не знала! И теперь Мария-Грация будто слушала своего отца, будто он сидел рядом и шепотом рассказывал их своей маленькой дочери, не способной ходить. Она читала про ослиные аукционы и рыбаков, спасшихся на море, про вражду соседей, про то, как в 1913-м поймали гигантскую рыбину («рассказано мне синьорой Джезуиной в 1922-м»), о большом оползне в 1875-м («история передавалась в семье Маццу») и под конец — историю святой. Она не была помечена ни датой, ни источником, и отныне для Марии-Грации история святой Агаты всегда была связана только с Амедео, она уверилась, что отец написал ее специально, чтобы Мария-Грация прочла ее накануне фестиваля, ровно через девяносто пять лет после того, как он сам впервые очутился на празднике святой Агаты.