Дом на кладбище - [7]

Но, как говорится, жизнь продолжается. И не проходит после смерти Марии и трех месяцев, как Патрик Бронте — думая, быть может, не столько о себе, сколько о детях-сиротах — трижды сватается. Сначала — к Элизабет Ферт, дочери своих давних бредфордских знакомых, крестной матери двух его старших дочерей. Увы, вдовец со скромным жалованьем приходского священника и шестью детьми Элизабет никак не устраивает. Патрик, однако, не отчаивается и зимой 1822 года, находясь в Кигли, городке по соседству, где он читает проповедь в Миссионерском обществе, делает предложение сестре местного священника и приятеля Изабелле Дьюри, но и Изабеллу перспектива брака с многодетным отцом не вдохновляет. В письме подруге она называет предложение «бедного мистера Бронте» «слишком смехотворным, чтобы всерьез о нем говорить».

И от полной безысходности вспоминает про свою давнюю любовь Мэри Бердер, сначала пишет, чтобы выяснить, замужем ли она, ее матери, в письме не без задней мысли расхваливает свой ховортский дом, своих послушных и ласковых детей, а также свое вполне приемлемое финансовое положение. А затем, узнав окольным путем, что Мэри не замужем, пишет ей уже напрямую, однако в ответ получает резкую отповедь:

«Если между нами и существовала одиннадцать или двенадцать лет назад дружеская связь, то ее больше нет и возобновиться она не может ни при каких обстоятельствах».

С настойчивостью, достойной лучшего применения, в январе 1824 года Патрик пишет ей вновь: «Я ни минуты не сомневаюсь, что, будь Вы моей, Вы были бы счастливее, чем сейчас…», ответа, однако, не получает и, рассыпавшись в извинениях, отступает. Это была последняя попытка Патрика Бронте устроить личную жизнь.

5

По малолетству смерть матери дети пережили не слишком тяжело. Старшие довольно быстро Марию забыли, младшие и не помнили — да и ранняя смерть в те времена была в порядке вещей. Элизабет Гаскелл, склонной преувеличивать царящую в пасторате мрачную атмосферу (дабы подчеркнуть, как непросто жилось героине ее книги с самого детства и как тяжелая жизнь скажется на ее творчестве), младшие Бронте виделись «не по годам угрюмыми и молчаливыми».

«Такие они тихие, послушные крохотки, что кажется, в доме и детей-то нет. Какие-то они безжизненные, непохожие на других детей», — ссылается Гаскелл в подтверждение своих домыслов на слова их тогдашней няни.

Патрик, один из первых читателей «Жизни Шарлотты Бронте», эту точку зрения — и можно его понять — решительно опровергает. «Такое впечатление, — пишет он Гаскелл, — надуманно и в корне ошибочно». К его словам можно было бы и не прислушаться, если бы многие бывавшие в эти годы в пасторском доме не воздавали многодетному отцу должное, не награждали его такими лестными эпитетами, как «добрый», «участливый», «приветливый», «внимательный», «доброжелательный». Мнение Гаскелл, рисовавшей Бронте человеком эксцентричным, необузданным (по ее словам, Патрик мог в порыве ярости оторвать спинку от стула, сжечь каминный коврик, не выходить к общему столу неделями), настолько не вязалось с тем, каким воспринимали Бронте друзья и знакомые, что она была вынуждена «исправиться» — изъять из третьего издания книги наиболее резкие, «надуманные», как считали многие, о нем суждения. Истина, однако, лежит, как всегда, посередине: можно быть хорошим, заботливым отцом и в порыве ярости ломать стулья, жечь каминные коврики и даже распускать руки — никакого противоречия тут нет. Как бы то ни было, пятерых сестер, тем более их вздорного, непослушного брата, «не по годам угрюмыми и молчаливыми», «тихими и безжизненными» назвать было трудно. С заботливым, хотя и строгим отцом и «любящей мамочкой», как дети называли Элизабет Брэнуэлл, жилось им, надо полагать, не так уж плохо. Верно, молиться, зубрить псалмы и петь гимны им приходилось много раз на дню — пасторские дети как-никак, но ни в одежде, ни в игрушках, ни в шумных играх пастор и тетушка им не отказывали, хотя под горячую руку могли даже за мелкую провинность строго спросить.

В саду или в детской брат и сестры с увлечением разыгрывали истории, почерпнутые из Библии или из газет, — в тогдашних газетах было что почитать даже малолеткам. Героями игр младших Бронте становились библейские цари и пророки, кровожадные луддиты и знаменитые полководцы; между детьми шли жаркие споры, одержал бы Веллингтон победу над Цезарем или Ганнибалом, или древние полководцы взяли бы вверх над победителем Бонапарта, этого врага рода человеческого.

Чтение Священного Писания, сказок и газет, игры в Веллингтона и Цезаря — дело хорошее, но дети росли, гувернанток в доме не было и не предвиделось: то ли Патрику это было не по средствам: из-за долгой болезни жены он и без того залез в долги; то ли институт домашних наставников, каковым он и сам прослужил не один год, ему с его аскетизмом претил. Словом, надо было отправлять старших учиться «на сторону». Пока же Патрик сам учил детей читать и писать, преподавал им начатки географии и истории, все то, что теперь в наших школах зовется «окружающим миром», — но этого было явно недостаточно; окружающий мир ограничивался в основном пределами Ховорта.