Дом на кладбище - [26]

«Как же тяжко и унизительно не знать, как вновь стать хозяином собственных мыслей. Как тяжко быть рабыней горькой памяти, рабыней властной идеи, которая подавляет дух».

Голова ее занята только одним — как бы вернуться в Брюссель (а ведь совсем недавно мечтала отттуда поскорей уехать). И, чтобы быть ближе к любимому человеку, она — трогательная подробность — каждый день выучивает наизусть полстраницы французского текста и переплетает французские книги, которые он ей подарил. Почти каждое ее письмо заканчивается обещанием приехать — при том, что Эгер, надо полагать, вовсе на ее приезде не настаивает:

«Однажды я обязательно Вас увижу, — пишет она Эгеру спустя полгода после возвращения в Ховорт. — Вот только заработаю достаточно, чтобы добраться до Брюсселя, — и приеду. Увижу Вас снова — пусть хоть на мгновение».

Обещанием приехать и жалобами на то, что она слепнет и поэтому не может писать, как раньше, отчего ее страдания только усугубляются:

«У меня бы не было такой апатии, если б я имела возможность писать. В прошлом я писала целыми днями, неделями, месяцами — и не зря. Саути и Кольридж, наши прославленные мастера, которым я посылала свои рукописи, отнеслись ко мне вполне благосклонно… Но в настоящее время зрение мое ослабело, и, если я буду много писать, то ослепну. Если б не эта напасть, я бы написала книгу и посвятила ее Вам, моему мэтру, моему единственному литературному наставнику… Я часто говорила Вам по-французски, как я Вас уважаю, как Вам благодарна за Вашу доброту, за Ваши советы, — теперь говорю это же по-английски… Литературное поприще для меня закрыто, мне остается только преподавать…»

Ипохондрия Шарлотты объяснима, она — прямое следствие депрессии; чем, как не депрессией, можно объяснить следующие строки из ее письма Эллен Насси (октябрь 1846):

«…если б только я могла уйти из дома, Эллен, меня не было бы сейчас в Ховорте… Я знаю, жизнь проходит, а я ничего не делаю, ничего не зарабатываю, как же горько бывает это сознавать… но я не вижу выхода из этого мрака… Мне скоро будет тридцать один, моя молодость прошла, как сон, и я растратила ее впустую. Чего я добилась за эти тридцать лет? Почти ничего…»

А депрессия — следствие влюбленности, скорее всего, безответной, а также сознания того, что с любимым человеком она больше не увидится.

«Скажу Вам откровенно… я пыталась забыть Вас, ибо память о человеке, которого, скорее всего, больше никогда не увидишь и которого так превозносишь, изнуряет дух. И когда эта тревога продолжается год или два, делаешь все, чтобы восстановить душевный покой. Я делала все, искала, чем бы заняться, запретила себе говорить о Вас — даже с Эмили, но справиться со своим горем, нетерпением я, как это ни унизительно, не в состоянии…»

За весь год после приезда из Брюсселя Шарлотта, сама обрекшая себя на затворничество, покидает Ховорт лишь однажды: Эллен Насси едет к брату, священнику Генри Насси, тому самому, кто не так давно предлагал Шарлотте руку и сердце. Едет в деревню Хэзерсейдж и берет подругу с собой — пусть развеется. Шарлотта не только развеялась: в этой поездке впервые зримо вырисовываются очертания ее будущего шедевра — «Джейн Эйр». Священник, будущий миссионер Сент-Джон Риверс, у которого любви к Джейн «не больше, чем у сурового утеса», списан с Генри Насси, тот так же собирается стать миссионером, «нести свет знания в пределы невежественных заблуждений», «покинуть Европу ради Востока». И характером они схожи, оба холодны и неуступчивы, оба «замыкают все чувства, всю боль внутри себя, ничего не выдают, ни в чем не признаются, ничем не делятся»; и того, и другого «простые радости жизни, уют и комфорт» не привлекают, и тот, и другой «безжалостно забывает о чувствах и правах заурядных людей, преследуя собственные великие цели». Похожи и внешне: Сент-Джон позаимствовал у Насси лицо, «такое гармоничное в своей красоте, но странно грозное из-за суровой неподвижности», властный лоб, свидетельствующий о замкнутости, проницательные глаза, высокую, внушительную фигуру.

Норт-Лиз-Холл, где живет Насси, станет в романе Торнфилд-Холлом — усадьбой Рочестера. В этих домах, внушительных, величественных, много общего: и зубчатый парапет, и длинная галерея, и темная лестница с дубовыми ступеньками, и высокие, с частым переплетом окна, и темные комнаты с низкими потолками, и дубовые ореховые комоды, и запертые книжные шкафы со стеклянными дверцами, и каминная полка паросского мрамора.

Литературная карьера Шарлотты Бронте не только не «закрыта», не пройдет и двух лет, и она «раскроется» во всем блеске.

13

За последнее время Шарлотта разминулась с братом дважды. Когда в начале апреля 1842 года Брэнуэлл вернулся в Ховорт после увольнения с железной дороги, сестры были уже в Брюсселе. Когда же спустя полтора года из Бельгии в Ховорт вернулась Шарлотта, Брэнуэлл вместе с Энн находился в Торп-Грине, куда его, уже небезызвестного поэта, чьи стихи печатались сразу в нескольких провинциальных газетах, пригласили, по рекомендации сестры, домашним учителем к младшему сыну Робинсонов — Эдмунду. Лучше б не приглашали.