Дом на кладбище - [10]

«Давным-давно миновало то время, — напишет Брэнуэлл спустя десять лет редактору ежемесячного эдинбургского журнала «Блэквудз мэгазин», — когда мы, взявшись за руки, танцевали с нашей златокудрой сестрой… Помню далекий уже день, когда та, кого мы так любили, отправилась в мир иной… Нет и не будет в нашей жизни минуты более мрачной, чем когда ее гроб с бархатным покровом медленно, медленно опускался в эту гадкую глину. Над нами веяла смерть, и нам хотелось только одного: пусть мы умрем где угодно, только бы не на этом кладбище, куда, казалось нам тогда, мы больше никогда не вернемся».

Безутешнее всех была Шарлотта; оно и понятно: она училась в Роуэн-Бридже вместе со старшими сестрами, была свидетельницей их предсмертных страданий, о которых, кстати сказать, Патрика Бронте даже не поставили в известность — не выносить же сор из избы. Старшей из детей становилась теперь она, бремя ответственности ложилось отныне на ее плечи, и она, и без того не слишком уверенная в себе, боялась, что не справится.

Одно было отрадно: Шарлотту и «малютку Эм» Патрик Бронте забирает из Коуэн-Бриджа домой.

6

Домашнее интеллектуальное и религиозное обучение оказалось менее навязчивым и, соответственно, более эффективным, чем школьное; более эффективным и менее обременительным. Патрик при активном содействии тетушки Брэнуэлл взялся за детей всерьез, вооружился лучшими учебными пособиями того времени: «Новой географической и исторической грамматикой» Томаса Сэлмона, четырехтомной «Историей Англии» Оливера Голдсмита, «Основами всеобщей географии» другого, не в пример менее известного Голдсмита — Джеймса. «Всеобщей географией» юные Бронте, особенно Брэнуэлл, увлеклись в первую очередь, пройдет совсем немного времени, и они, с раннего детства наделенные богатой фантазией, начнут помечать на вклеенных в учебник картах континенты, острова, государства и города, не существующие в природе.

Хотя от юных девиц, как уже говорилось, знания классических языков не требовалось, Шарлотта и Эмили по собственной инициативе присутствовали на уроках латыни и греческого, которые давал сыну Патрик. Иначе бы Теккерей, прочитав в 1847 году «Джейн Эйр», не написал Уильяму Смиту Уильямсу:

«Кто автор этой книги, я угадать не берусь. Если это женщина, то языком она владеет лучше, чем большинство представительниц слабого пола; она, без сомнения, получила классическое образование».

Нет, систематического классического образования сестры Бронте не получили, но иной раз в труды античных авторов вроде «Энеиды» или «Греческой истории» Ксенофонта заглядывали. Читали Вергилия — правда, не в оригинале, а в переводе Джона Драйдена, могли с грехом пополам разобрать по-гречески главы Нового Завета. Ранние рассказы и стихи Шарлотты пестрят ссылками на Сократа, Овидия, на эклоги Вергилия, на исторические труды Геродота.

Не брезговал, обучая детей, приходской священник и назидательной литературой, в которую, мы знаем, сам внес — и еще внесет — посильный вклад. Дети без особого, правда, рвения читали «Путь паломника» Беньяна, «Учение о страстях» священника и поэта Айзека Уоттса, а также навевавшие тоску «Первые детские сказки» уже упоминавшегося мрачного кальвиниста Каруса Уилсона, зарекомендовавшего себя непримиримым борцом с людскими пороками.

Внесла свою лепту в домашнее обучение и тетушка Брэнуэлл, вопреки желанию зятя она давала детям листать сохранившиеся у нее подшивки безбожного «Женского журнала» («Ladies’ Magazine») и правоверного «Журнала методистов», «полного чудес, привидений, зловещих предзнаменований и безумных фантазий», которыми так увлекалась и сама Шарлотта, и тетушка Мэри из ее романа «Шерли».

«Моя тетушка по сей день считает истории из „Женского журнала” гораздо интереснее, чем весь этот современный вздор, — писала в 1840 году Шарлотта старшему сыну Кольриджа, поэту и эссеисту Хартли Кольриджу. — И я придерживаюсь того же мнения, ибо истории эти я читала в детстве, а в детстве способность восхищаться сильнее способности выносить критические суждения».

Взгляды юных Бронте формировались высокой литературой, которая, по правде сказать, далеко не всегда была им по зубам. Не удивительно поэтому, что басни Эзопа и «Тысяча и одна ночь» вызывали у них гораздо более живой отклик и лучше запоминались, чем «Потерянный рай», «Илиада» в переводе Александра Поупа или «Жизнь поэтов» Сэмюэля Джонсона — «не детские» произведения, на чтении которых Патрик, однако, настаивал. Высокая литература соседствовала с литературой на каждый день. В «Блэквудз мэгазин» печатались материалы на все вкусы: статьи о политике и религии, путевые очерки, эссе, жизнеописания, а также пространные и ядовитые рецензии на современную литературу. Тринадцатилетняя Шарлотта и двенадцатилетний Брэнуэлл читали все подряд, рвали журнал друг у друга из рук; представьте сегодняшнего шестиклассника, читающего «Книжное обозрение» или «Нью-Йорк ревью оф букс».

Шарлотта, Брэнуэлл и подрастающая Эмили не только много и жадно читали, но и с увлечением рисовали; прилежно срисовывали гравюры Томаса Бевика из «Истории английских птиц». Уроки рисования они брали в Кигли у местной знаменитости Джона Брэдли, который с первых же занятий выделял Брэнуэлла, давал ему вместо птиц срисовывать большие жанровые полотна вроде «Обленившихся подмастерьев» или «Модного брака» своего любимца Уильяма Хогарта. Брэдли добился главного — научил юных Бронте любить живопись, после его уроков с увлечением будут рисовать все четверо, Брэнуэлл и Шарлотта — вполне профессионально. Стены пасторского дома, не отличавшегося богатой обстановкой, были увешены картинами и рисунками, в основном, на библейские и евангельские сюжеты, в том числе и картинами кисти Шарлотты и Брэнуэлла.