Дом на хвосте паровоза - [96]
Илл. 4
Южная оконечность острова Глен
В эту-то ночь остров Вен и исчез в морской глубине, и следа от него не осталось. Но часто потом в летние тихие ночи, когда море ясно и прозрачно, рыбаки, выслеживавшие угрей при свете укрепленного на носу лодки фонаря, видели (особенно более зоркие) в прозрачной глубине остров Вен, белую колокольню его церкви и высокие церковные стены.
Покидаешь остров Глен с двойственным ощущением: впечатлений – масса, фактов – ноль. Едешь в пустом автобусе до Скельскёра и размышляешь, выполнена ли миссия или провалена. С точки зрения «Разрушителей легенд», наверное, провалена: ни на один вопрос толком ответить так и не удалось. А вот с точки зрения погружения в сказку, наверное, выполнена: раз видел все собственными глазами, значит, так оно и было. Избыток фактов сказкам вреден: сказка живет фантазией, ей среди фактов не развернуться. А вот в условиях избытка впечатлений сказки, наоборот, растут как на дрожжах.
Так, очевидно, и произошло в тот вечер у графа. Свежие впечатления от прогулок по окрестностям Хольстейнборга и увлекательная дискуссия сотрапезников вдохновили Андерсена на тост за людей, преобразующих землю, – из этого-то тоста в сочетании со старой легендой из сборника Тиле и выросла сказка про Вен и Глен. А поскольку сказка сказывается скоро (если не считать двадцать четыре года вынашивания), то и свет она увидела раньше, чем прояснилась судьба проекта по осушению Хольстейнборгского залива. И неважно даже, идея ли потеряла актуальность, дамбы ли размыло, или выяснилось, что осушить залив труднее, чем бокал вина, – важно то, что проект в результате не осуществился, а сказка живет до сих пор, как бы намекая: что не всегда под силу группе профессионалов, часто становится возможным благодаря вере одного сказочника.
Впрочем, инженер, вдохновленный сказкой, бывает способен на чудеса ничуть не меньшие, чем сказочник, вдохновленный прогрессом, так что неплохо бы таким дружным компаниям почаще собираться за одним столом. Главное – следить, чтобы им при этом не попались под руку сибирские реки или Гибралтарский пролив…
Предки птичницы Греты
Дания: Тьеле – Орхус – Копенгаген – Калё – Нёрребек – Стуббекёбинг – Уледиге
Норвегия: Осло
Марию Груббе неспроста называют «Золушкой наоборот». Немногие женщины в европейской истории могут похвастаться настолько картинным нисхождением по социальной лестнице «из князи в грязи», причем ладно бы по душевной слабости или под давлением обстоятельств – так нет же, по собственной воле, гордо, напролом. Впрочем, идейная составляющая, в конечном итоге сделавшая Марию «сильной женщиной с удивительной и драматической судьбой», в этой истории всплыла далеко не сразу (и, к слову, не без помощи Андерсена) – а когда всплыла, то со временем претерпела такие метаморфозы, что на этом примере теперь можно изучать принцип «окна Овертона»[110].
Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту
Первым, кто посмотрел на жизненный путь Марии Груббе как на картинку, достойную пера, был упомянутый в заключительной части «Предков птичницы Греты» Людвиг Хольберг (см. также главу про «Обрывок жемчужной нити») – они с Марией действительно познакомились при описанных Андерсеном обстоятельствах. Внимание магистра, правда, в результате ограничилось коротеньким эссе, известном как «Эпистола № 89» (1748), хотя и в нем Марии Груббе отводится роль даже не персонажа, а скорее своего рода экспоната кунсткамеры: абстрактно рассуждая о «странных браках», Хольберг приводит союз Марии с Сёреном как пример того, насколько изобретательной может быть матушка-природа, чтобы каждой твари стало по паре и никто не ушел обиженным.
Век спустя к истории Марии Груббе возвращается Стен Стенсен Бликер в повести «Отрывки из дневника сельского пономаря»[111] (1824) – кстати, считается, что тоже не на пустом месте: отец Бликера служил преподавателем в Тьеле (Tjele), фамильном поместье Груббе, и в его бытность рассказы о яркой судьбе представительницы рода еще могли быть живы в памяти местных жителей. Однако, будучи священником, Бликер видит в Марии скорее пример для осуждения и выстраивает свое повествование с позиции «вот что бывает, когда потворствуешь страстям, вместо того чтобы укреплять волю и развиваться как личность». Это, конечно, соответствовало взглядам, доминировавшим тогда в датском обществе: мысль о том, что страсти могут являться неотъемлемой частью человеческого «я», до сих пор является причиной священных войн – что уж говорить о плюс-минус начале XIX века. Однако морализаторство – всегда палка о двух концах: чересчур активно пытаясь насадить табу, рискуешь вместо этого пробудить любопытство. Не исключено, что если бы не Бликер, то о Марии Груббе лет через двести никто бы и не вспомнил – мало ли было в истории опустившихся дворян. Собственно, к тому и шло: даже место погребения «матушки Сёрен» обнаружилось только в наши дни, и то чисто случайно (см. ниже), то есть хоронили ее, как и писал Андерсен, без особых почестей (к слову об отношении современников) – земелькой присыпали да и забыли. Однако волшебная сила искусства, как обычно, все перевернула. (Если вы делали домашнюю работу по публичной политике, то знаете: так обычно и происходит первичный «сдвиг окна».)
