Дом на хвосте паровоза - [88]
Илл. 20
Интерлакен. Тот самый зеленый луг с видом на Юнгфрау
Дома шли вдоль всей дороги, но лишь по одной стороне, а то бы закрылся вид на зеленый луг, на котором паслись коровы с колокольчиками на шее, звучавшими, как и на горных альпийских пастбищах.
Илл. 21
Интерлакен. Смотровая площадка Хардер Кульм
Луг был окаймлен высокими горами, которые в самой середине вдруг расступались и открывали вид на сияющую снежную вершину Юнгфрау первую красавицу Швейцарии.
Наконец Руди перешел хребет. Зеленые пастбища спускались к его родимой долине; воздух был легок, на душе у него тоже было легко; гора и долина были убраны цветами и зеленью; сердце Руди билось от переполнявшего его чувства юношеской радости.
Вдоволь налюбовавшись на «первую красавицу Швейцарии», автор и его герой отправились каждый своей дорогой: Андерсен – домой в Данию с черновиками «Девы льдов», а Руди – обратно в Бриг с кубками победителя и серебряным кофейником. Впрочем, главный трофей Руди, как мы знаем, был нематериальным, и от помолвки с Бабеттой его отделяло теперь только орлиное гнездо. Про историю с добычей орленка, однако, много не расскажешь: известно, что в ее основу легло баварское предание, действие которого Андерсен перенес в кантон Вале, но оригинал самого предания мне, к сожалению, найти не удалось. Текст VII главы, несмотря на подробное описание Рудиного подвига, тоже никаких вразумительных зацепок не дает, так что теоретически ее события могли происходить где угодно, и для погружения в атмосферу достаточно абстрактных представлений об Альпах. Ну и бог с ними, с подвигами, – все равно дело кончится помолвкой. К ней и перейдем.
Монтрё
Как английскую барыню угораздило загреметь в крестные матери к дочери швейцарского мельника, сказать сложно; впрочем, мало ли что взбредет в голову скучающей аристократке, которая может себе позволить пансион в Монтрё. Возможно, Андерсену просто нужен был повод, чтобы добавить это место в сюжет – умолчать о Швейцарской Ривьере означало бы лишить историю доброй трети декораций, но что там могло понадобиться скромному альпийскому охотнику, не соберись он жениться на крестнице богатой иностранки?
Монтрё уже тогда был и до сих пор остается статусным курортом, практически целиком состоящим из инфраструктуры класса «люкс», – соизмеримое количество богатых пенсионеров можно найти, наверное, только на Майами-Бич. Отели, бары, клубы, казино, нагромождение стилей, обилие прямых углов, бетон-стекло-металл, ядовитая неоновая подсветка – этакий мегаполис в табакерке на фоне альпийского пейзажа. Неудивительно, что Руди там сделалось не по себе. Стоящая же перед нами задача вычислить «тот самый» пансион с учетом размаха местного гостиничного бизнеса и вовсе выглядит невыполнимой: как говорится, хочешь спрятать дерево – спрячь в лесу. Однако попробуем все же разобраться.
В ганзеновском переводе «Девы льдов» написано, что Руди с невестой и будущим тестем добирались в гости к Бабеттиной крестной в три приема: сначала доезжали до Вильнёва (Villeneuve), затем садились на пароходик>Илл. 22 до Вевэ (Vevey), а уже оттуда шла дорога до пансиона. Точные копии тех самых пароходиков ходят по Женевскому озеру и сейчас, и прокатиться на таком – само по себе отличное развлечение. Пароходик не простой, а колесный, и между носовой и кормовой пассажирскими каютами в палубе сделан большой люк, через который видно, как ходят в машинном отделении отполированные шатуны – завораживает так, что оглянуться не успеваешь, как ты уже приплыл. Однако перед покупкой билета до Вевэ догадываешься свериться с картой – и тут начинают одолевать сомнения. В тексте утверждается, что Вевэ лежит «чуть пониже» Монтрё, но это неверно: оба города расположены прямо на берегу на одинаковой высоте над уровнем моря. Даже если предположить неточность перевода и заменить «ниже» на «под» (т. е. «вблизи»), то текст все равно не клеится ни с географией, ни со здравым смыслом. Расстояние между Вевэ и Монтрё составляет около семи километров, а это на два километра больше, чем если ехать напрямую из Вильнёва в Монтрё. Зачем мельнику с его прагматичностью делать такой крюк – не просто же ради того, чтобы прокатить молодых на пароходике?
Илл. 22
Не тот ли самый пароходик?
На пароход садились как раз у небольшого городка Вильнёва, у конца Женевского озера, и через полчаса приезжали в Вевэ, что лежит чуть пониже Монтрё.
Большим разоблачением оказывается обращение к оригинальному андерсеновскому тексту. В нем Вевэ не фигурирует вообще – вместо этого пароходик идет в Ферне (Vernex), а «чуть пониже» звучит как «under», что действительно можно перевести как «под». Что заставило чету Ганзенов столь радикально отойти от исходника, поди теперь разбери – не исключено, что подвела чрезмерная любознательность: спешка часто вынуждает переводчиков работать, не приходя в сознание, а эти не поленились открыть географический атлас. И тут важно то, что начиная со второй половины XIX века никакого Ферне в атласах запросто могло и не быть. Дело в том, что называть Монтрё городом, строго говоря, не совсем верно: с административной точки зрения это
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».