Дом на хвосте паровоза - [87]
А вот теперь можно и в Интерлакен.
Интерлакен
Поговорка о том, что постройка швейцарской деревни начинается с закладки тира, родилась не на пустом месте: стрелковые фестивали (Schützenfest) в Швейцарии – неотъемлемая часть национальной культуры. Традиция берет начало еще со Средних веков, когда силы самообороны Старой Конфедерации (а затем и наемные армии, отправляемые «на экспорт») формировались входящими в нее кантонами «в складчину» по принципу всеобщей воинской повинности, поэтому иметь оружие и уметь им пользоваться был обязан каждый, что регулярно контролировалось властями. Контроль был организован в форме смотров наподобие военных сборов, и в них неизбежно присутствовал соревновательный элемент – ведь гораздо интереснее не просто показать, что ты умеешь стрелять из арбалета, но и утереть при этом нос соседу. Именно эти смотры стали прообразом будущих кантональных фестивалей стрелков.
После неудачного эксперимента с Гельветической республикой в начале XIX века у швейцарцев остро встал вопрос национального самосознания – а на этой почве, как известно, хорошо растут радикальные народные движения, взывающие к традициям прошлого. В Швейцарии это вылилось в создание политизированных стрелковых ассоциаций, разросшихся вскоре до федерального[95] масштаба и некоторое время выполнявших роль важного инструмента прямой демократии в стране. Съезды ассоциаций, естественно, приняли форму стрелковых фестивалей – так возникли фестивали федерального уровня (Eidgenössische Schützenfest), которые, кстати, регулярно проводятся до сих пор, правда, теперь уже как сугубо зрелищное и спортивное мероприятие.
Впервые федеральный стрелковый фестиваль прошел в 1834 году в Цюрихе, после чего стал проводиться с периодичностью в несколько лет, гастролируя по разным городам страны. В 1861 году, как раз когда Андерсен писал «Деву льдов», хозяином фестиваля был город Штанс (Stans), расположенный всего в пятидесяти километрах от Интерлакена (наплыв гостей был такой, что Андерсен еле смог найти там себе гостиницу). Именно с этого фестиваля срисованы картины стрелковых состязаний в Интерлакене, победителем которых стал Руди, хотя в действительности Интерлакен никогда не принимал фестивалей федерального уровня, максимум – локальные фестивали кантона Берн. Но Андерсен немного льстит этому городу и переносит в Интерлакен федеральный фестиваль со всеми его гостями – отсюда и «смешение поселян из разных кантонов», и «сборище разодетых иностранных господ и дам». (Последних, к слову, хватало и без фестивалей: туристы со всей Европы начали съезжаться туда «на воды» еще с 1820-х годов, попутно используя город как удобную базу для вылазок по окрестным достопримечательностям.)
«Лучшая, прекраснейшая улица на свете» – это, конечно, Хёевег (Höheweg), центральный, если так можно выразиться, бульвар Интерлакена.>Илл.>19 Однако увидеть его глазами Руди можно разве что на одноименном пейзаже Жюля Луи Фредерика Вильнёва[96], так как сейчас от андерсеновского описания там мало что осталось. «Вымощенная камнями проезжая дорога» превратилась в асфальтовую, «изукрашенные резьбой» деревянные домики с выдающимися вперед крышами уступили место современным гостиницам; роль привета из прошлого играют разве что тянущаяся вдоль улицы каштановая аллея да тот самый зеленый луг (Höhematte)>Илл.>20 с видом на заснеженную Юнгфрау вдали. Каштаны, к слову, подстрижены так, что угадывается безжалостная рука виноградаря, но в этом есть свой скрытый смысл: иначе их кроны заслоняли бы постояльцам всю панораму – а ее хоть на стену вешай.
Илл. 19
Интерлакен
Каждый домик был «гостиницей»; окна и балконы были изукрашены резьбой, крыши выдавались вперед. Домики смотрелись такими чистенькими, нарядными; перед каждым красовался цветник, обращенный к широкой, вымощенной камнями проезжей дороге.
Вышеупомянутый луг служит сейчас отнюдь не для выпаса коров, а как городской парк и площадка для разнообразных культурных событий; кроме того, он является удобным ориентиром для посадки парапланеристов, коих здесь пруд пруди: параплан – отличный способ не только пощекотать нервы, но и насладиться окрестными пейзажами с лучших ракурсов, не карабкаясь на бог весть какие кручи. Впрочем, если нервы ни к черту, альпинизм не вдохновляет, а посмотреть сверху все-таки хочется, то есть неплохой компромисс. Соединяющая озера Тунерзее (Thunersee) и Бриенцерзее (Brienzersee) река Ааре (Aare), к которой, по Андерсену, сбегали по склону деревянные домики на Хёевег, течет у подножия горы Хардер Кульм (Harder Kulm). К вершине этой горы ходит фуникулер, станция которого расположена на северном берегу реки, напротив Восточного вокзала Интерлакена (Interlaken Ost). Десять минут на фуникулере, еще пять пешком – и вы на смотровой площадке,>Илл.>21 парящей над городом на почти километровой высоте. Металлическая конструкция площадки упруго «играет» под порывами ветра, под ногами медленно проплывает рваная пелена облаков, и сквозь просветы в ней виден город – черепичная рябь на неожиданно ровном зеленом пятачке между двух озер, окруженном горами наподобие римского амфитеатра. Уходить не хочется.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».