Дом на хвосте паровоза - [10]
Мы еще вернемся в Розенборгский сад, когда речь пойдет об «Ибе и Христиночке», да и во Фредериксбергский тоже, когда будем разматывать «Обрывок жемчужной нити», а пока послушаем, что сталось с последним «счастливчиком» в калошах.
Илл. 6
Розенборгский сад
История студента-богослова
Как именно писарь в обличии жаворонка добрался к себе домой, одному богу известно, – будем считать, что сработал птичий инстинкт ориентирования. И тут персонаж еще раз сталкивается со своим автором, причем опять на почве путешествий – это называется «у кого что болит». А «болеть» у Андерсена было чему: та первая заграничная поездка, в особенности ее итальянская часть, оставила такую массу впечатлений, что одним «Импровизатором» отделаться не удалось – надо было выместить еще на ком-то. Тут-то ему и подвернулся на свою беду студент-богослов с его грезами о путешествиях.
Мечтал он для начала о «чудной» Швейцарии и, выйдя как-то утром в соседских калошах подышать воздухом, домечтался до того, что там и оказался. И все бы хорошо, если бы не XIX век на дворе, когда львиная доля удовольствия в пути от «любования дивными окрестностями» съедалась убогостью транспорта: железные дороги тогда еще только зарождались, так что основным средством передвижения оставался медленный, душный и трясучий дилижанс. Его-то богослову-путешественнику и перепало сполна, но то были еще цветочки.
Чтобы вы могли в полной мере оценить ягодки, приведу сначала несколько цитат Андерсена, относящихся к той его первой поездке – точнее, к самому мучительному ее участку между Флоренцией и Римом. Вот, например, фрагмент из «Сказки моей жизни» (она появилась уже после «Калош», – видимо, и несчастного богослова Андерсену показалось мало):
На границе Папской области наши паспорта и чемоданы в очередной раз были подвергнуты тщательному осмотру, и вслед за тем мы продолжили путь в живописных лучах величественного заката. Красоты его я никогда не забуду, как не забуду и убожества постоялого двора: проваливающийся пол, толпа калек-попрошаек под дверью, одетая в грязную кофту хозяйка со злобной улыбкой ведьмы, которая сплевывала каждый раз, подавая нам очередное блюдо, и спешила убраться из комнаты.
Или вот еще, из итальянских писем Андерсена на родину:
Эти шестидневные муки привели нас в отчаяние. Красота Италии едва ли может перевесить ее свинство. Это настоящий хлев. Постоялые дворы столь убоги, столь грязны, столь полны клопов, что мы спали одну ночь из шести; пришлось ходить по комнате, искать убежища в стойлах, и все же нас едва не съели блохи и ядовитые мухи. В первую ночь у меня на одной руке было сто тридцать семь укусов. Лица у нас распухли, еду подавали отвратительную: прокисшее вино, петушиные гребешки, жаренные в растительном масле, и тухлые яйца.
Сто тридцать семь! До этого в дилижансе он насчитал еще пятьдесят семь. Это до чего надо довести человека, чтобы он начал считать укусы насекомых?
Неудивительно, что, когда богослов, хлебнув ледяного альпийского ветра, погружается в мечты о лете по ту сторону гор, калоши переносят его не куда-нибудь, а именно в окрестности Ареццо (Arrezzo), к Тразименскому озеру (Lago Trasimeno), – туда, где нашему сказочнику досталось больше всего. А дальше и объяснять ничего не надо – просто сравните приведенные выше цитаты с текстом «Калош».
Кстати, Андерсен неслучайно ссылается именно на Тразименское озеро, хотя в Тоскане и без него хватает ориентиров. Дело в том, что он направлялся из Флоренции в Рим той самой дорогой, на которой Гай Фламиний ожидал встретить Ганнибала во время Второй Пунической войны. Ганнибал, правда, предпочел уподобиться Бармалею и поступил как все нормальные герои, пойдя в обход через болота, а затем заманив Фламиния в засаду у озера и отделав его так, что в Риме решили на всякий случай разрушить мосты через Тибр.
Впрочем, до Вечного города ни Ганнибал, ни наш калошеносный богослов в итоге так и не добрались, в отличие от самого Андерсена. В Риме он тоже изрядно натерпелся, правда, уже во время второго итальянского путешествия: на этот раз его измучили зубная боль и промозглая погода, что по накатанной дорожке вылилось затем в «Мои сапоги». Более просторного места для Рима в сказках Андерсена почему-то не нашлось, и за остальными его римскими впечатлениями придется обратиться к «Импровизатору».
А вот Флоренция составила гораздо большую часть андерсеновского сказочного пространства. Туда мы и отправимся далее, пересев на спину бронзового кабана.
Бронзовый кабан
Италия: Флоренция
Изначально «Бронзовый кабан» вместе с «Моими сапогами» входил в состав «Базара поэта», написанного Андерсеном через семь лет после выхода «Сказок, рассказанных детям», по возвращении из шестого заграничного путешествия (1840–1841). Впоследствии, при отборе материала для немецкого издания, «Кабан» был повышен до самостоятельной сказки, а «Сапоги» так и затерялись на «Базаре» – поэтому они в сказочных списках и не значатся.
На этом, однако, твердая текстологическая почва обрывается, и начинается странное.
