Дом на берегу лагуны - [22]

Петра и Брамбон жили в нижнем этаже дома на берегу лагуны. Там Петра смастерила своему любимому святому, богу Элеггуа, алтарь, который был почти не виден за дверью ее комнаты. Элеггуа был таким могущественным, что негры Острова называли его «Тот, кто главнее Бога». Это был странный идол; я видела его вблизи много раз, когда спускалась в нижний этаж. Он был похож на кокосовый орех: у него была шероховатая, темно-коричневая кожа, две черные впадины вместо глаз, короткий и твердый стебель на макушке, который Петра терла указательным пальцем всякий раз, когда о чем-нибудь просила. Около него на полу всегда были сигара, позолоченное кольцо и розовый куст в горшке. Сигара и кольцо, чтобы сделать ему приятное: Элеггуа был мужчина, и потому ему должны были нравиться гаванские сигары; но он был еще и ребенком, значит, должен был любить игрушки. Цветы нужны были, чтобы разговаривать с мертвыми. Петра сообщалась таким образом со своими предками и узнавала от них секреты исцеления болезней.

Петра взяла на себя все обязанности по дому. Она готовила, убирала, стирала, гладила. Когда Кинтину пришло время появиться на свет, она заменила акушерку. Когда начались схватки, Ребеку охватила паника. Ей было двадцать семь, и она была уверена, что живой ей после родов не остаться. Она бросилась на кровать с криками: «Не могу больше! Не могу! У него такая огромная голова, он не сможет вылезти!» Петра спустилась в нижний этаж и потерла указательным пальцем стебель Элеггуа. Потом поднялась на второй этаж и опустилась на колени рядом с кроватью Ребеки. Двадцать четыре часа она растирала ей живот теплым змеиным ядом, тихо повторяя при этом: «Олорун, како, коибе!» – до тех пор, пока ребенок не появился на свет.

Кинтин родился в ноябре 1928 года. Он был восьмимесячным; роды оказались преждевременными, и к его рождению никто не был готов. Ребека носила свободные туники из газа, скрывавшие беременность, и мало кто знал о том, что она ждет ребенка.

Петра привела в дом Эулодию, та стала кормилицей Кинтина. Эулодия приходилась Петре двоюродной сестрой и жила в предместье Лас-Минас; это была первая ее родственница, которая преодолела на лодке заболоченные пространства и прибыла из лагуны Приливов, чтобы работать в нашем доме. Колыбель Кинтина стояла в кухне, в нижнем этаже. Эулодия вынимала его из колыбельки и оставляла ползать по полу, так что Кинтин с раннего детства привык играть на земляном полу.

Разрешившись от бремени, Ребека сразу же вернулась к творческой деятельности, не пробыв в постели и недели, не говоря уже о сорока днях, рекомендованных святым Херардо. Уже через несколько дней она с головой ушла в привычный уклад и последующие семь лет вела весьма насыщенную жизнь.

Любимым занятием Ребеки были импровизированные танцы на террасе с позолоченной мозаикой. Однажды кто-то из друзей принес на литературный вечер экземпляр «Саломеи», драмы Оскара Уайльда. Ее прочитали вслух и нашли потрясающей. Вызов, который автор бросал этим своим произведением, был воспринят друзьями Ребеки как боевой клич, и в течение двух месяцев они тщательно готовились к постановке пьесы на сцене. На террасе были сооружены небольшие подмостки. Замысел был рискованный. В день спектакля у Буэнавентуры собирались гости, и он мог зайти посмотреть постановку. Но Ребеку это не волновало. Она была полна решимости следовать своему призванию, как и обещала Павлу. Она настояла на том, чтобы самой играть роль Саломеи, и собиралась исполнить танец с семью покрывалами.

Втайне от Буэнавентуры Ребека посетила самого известного модельера столицы, который создал ей для этой роли необыкновенный костюм. Надо было также сходить к чеканщику и заказать две позолоченные амфоры размером с ее груди, – они будут надеты на нее во время представления наподобие лифчика. В конце спектакля из амфор польется вода, омывая голову Иоанна Крестителя, деревянную статуэтку которого подарил для этого случая один коллекционер. Танец должен был выглядеть как шутка со стороны любителей литературы: крещение хозяина столицы насмешниками – завсегдатаями литературного салона.

Репетиции начались незамедлительно. В назначенный вечер, около десяти часов, Ребека появилась на подмостках и начала танцевать. В соответствующий момент она сбросила последнее из семи покрывал и осталась на сцене, выливая воду лагуны из двух прекрасных амфор, при этом явив миру все остальное, как оно есть. Именно в этот момент «роллс-ройс» Буэнавентуры остановился около дома, он вошел в сопровождении нескольких торговых партнеров. Увидев Ребеку, он не произнес ни слова. Он снял с себя сафьяновый ремень и несколько раз ударил ее так сильно, что она потеряла сознание.

Кинтину тогда было семь лет. Музыка разбудила его несколькими минутами раньше, и он, полусонный, в темноте дошел до гостиной. Стеклянные двери, выходившие на террасу, были открыты настежь, и он все видел. Он едва не умер от ужаса, увидев обнаженной свою мать и изящные движения ее священного танца. Пурпурные покрывала один за другим падали на пол, пока на ней не остался лишь газовый платочек, прикрывавший лобок. Он так никогда и не забыл того, что видел. Даже когда он рассказывал мне эту историю много лет спустя, у него дрожал голос.