Дом на берегу - [98]

«Поместье Стекстентон, или Стрикстенстон, первоначально Триджестейнтон, принадлежало роду Карминоу из Боконнока, от которых оно перешло к роду Кортни, а впоследствии к семейству Питт. Сейчас имение Стрикстентон является собственностью Н. Кендалла, эсквайра».

Триджестейнтон… Карминоу из Боконнока. Наконец-то я узнал, хотя и слишком поздно. Если бы эти сведения стали мне известны полторы недели назад, я бы поделился ими с Магнусом, и тогда он, возможно, пересек бы долину чуть ниже, в Тризмилле, и остался бы жив. Что же касается самой усадьбы, она наверняка должна была находиться в стороне от современной фермы, иначе бы меня обязательно заметили, когда я совершал очередное путешествие во времени в прошлый четверг вечером…

Стрикстентон… Триджестейнтон. Одно было несомненно: теперь, если коронер меня спросит, я знаю, что сказать.

Коронерское дознание назначено было на пятницу — раньше, чем ожидалось. Денч и Уиллис снова собирались прибыть ночным поездом и уехать сразу, как только все закончится.

В пятницу утром, бреясь в ванной, я с удовольствием отметил, что не испытываю никаких неприятных ощущений, связанных с побочным действием препарата (ни испарины, ни воспаленных, красных глаз), и что, несмотря на размолвку с Витой, последние дни прошли относительно спокойно — как вдруг безо всякой причины бритва выпала у меня из рук и ударилась о раковину. Я хотел взять ее, но пальцы не слушались; они одеревенели, словно схваченные судорогой. Боли я не чувствовал, ничего не чувствовал — они просто не действовали. Я объяснил это тем, что, очевидно, нервы не выдержали, ведь мне предстояло тяжелое испытание, однако чуть позже, за завтраком, когда я машинально протянул руку и хотел взять чашку с кофе, она выскользнула у меня из пальцев, кофе выплеснулся на скатерть, а чашка разбилась, ударившись о поднос.

Мы завтракали в столовой, торопясь не опоздать на дознание, и Вита сидела напротив меня.

— Прости, — сказал я. — Сам не знаю, как это получилось!

Она смотрела на мою руку, которая начала дрожать, вся, от кончиков пальцев до локтя. И я ничего не мог поделать. Я засунул руку в карман пиджака и прижал к себе — дрожь прекратилась.

— В чем дело? — спросила Вита. — У тебя же вся рука трясется!

— Да, свело почему-то. Наверное, ночью отлежал.

— Так разотри ее, пошевели пальцами — нужно восстановить кровообращение.

Она принялась вытирать поднос и снова налила мне чашку кофе. Я пил, держа чашку в левой руке, но аппетит у меня пропал. Я уже думал, как мне вести машину, когда одна рука дрожит и не действует. Я сказал Вите, что хотел бы поехать на дознание один, поскольку ей совершенно незачем было там присутствовать, однако когда подошло время выходить из дома, рука по-прежнему не слушалась, хотя дрожь прекратилась.

— Знаешь, по-видимому, тебе все же придется отвезти меня в Сент-Остелл, — сказал я. — Эта чертова судорога в правой руке никак не проходит.

Еще неделю назад она была бы полна сочувствия и беспокойства, теперь этого не было и в помине.

— Отвезу, конечно, — сказала она без особого энтузиазма, — но все же, согласись, это несколько странно — ни с того ни с сего и вдруг судорога. Раньше такого не было. Лучше держи руку в кармане, а то коронер подумает, что у тебя запой.

Это замечание отнюдь не улучшило моего настроения, а непривычная роль пассажира, праздно сидящего рядом с Витой вместо того, чтобы самому вести машину, болезненно задевала мое самолюбие. Я испытывал чувство ущербности, неполноценности и уже начал терять нить ответов, которые я так тщательно продумал, готовясь к предстоящей беседе с коронером.

Когда мы приехали в «Белый олень» и встретили там Денча и Уиллиса, Вита, безо всякой надобности, принялась оправдываться и объяснять, почему она меня сопровождает.

— Дик вышел из строя, — сказала она. — Так что я взяла на себя роль шофера.

Пришлось вкратце рассказать, в чем дело. К счастью, времени на долгие разговоры уже не оставалось, и мы направились к зданию, где должно было состояться дознание. Мне казалось, что на меня все смотрят; коронер, в частной жизни человек, несомненно, довольно мягкий, был в моих глазах чуть ли не генеральным прокурором, а присяжные, все до одного, заведомо признали подсудимого виновным.

Разбирательство началось с оглашения представителем полиции обстоятельств обнаружения тела. Он говорил прямо и без обиняков, однако слушая его, я не мог не думать, как странно это должно звучать для постороннего уха; создавалось полное впечатление, что у Магнуса временно помутился рассудок и он захотел покончить с собой. Затем для дачи показаний пригласили доктора Пауэлла. Он зачитал свое заключение громким четким голосом, напомнившим мне голос одного юного священнослужителя в Стоунихерсте.

— Речь идет о хорошо сохранившемся теле мужчины приблизительно сорока пяти лет. Ко времени первого осмотра, в тринадцать часов в субботу третьего августа, он был мертв уже около четырнадцати часов. Произведенное на следующий день вскрытие показало наличие поверхностных синяков на правом плече; на правой стороне головы — обширный разрыв тканей кожного покрова. В месте повреждения я констатировал вдавленный перелом теменной кости, вызвавший разрывы мозговых тканей и кровотечение из средней мозговой артерии. Содержимое желудка — около пинты пищевых элементов и жидкости; согласно результатам анализа, все в пределах нормы, наличие алкоголя не установлено. Анализ крови — норма. Сердце, легкие, печень и почки — также норма, все органы были здоровыми. На мой взгляд, смерть наступила вследствие кровоизлияния в мозг, вызванного переломом черепа.