Дом моей судьбы - [3]

Мы обошли несколько деревянных двухэтажных домов, миновали темный переулок, возвращались к светящимся окнам вагона в огороженном забором тупике станции.

— Жизнь Лермонтова далековата от наших дней, — сказал я мимоходом. — Он ведь не был комсомольцем и пионером…

— Ну и что! Для Мишеля было удивительно, что он влюбился десятилетним пацаном. А разве нынешние школьники не таковы? Разве вы сами не влюблялись в десять или в семь лет? — Луч света упал на лицо собеседника, оно было одухотворено. — Не знать про такие секреты ребят и быть воспитателем! Вспомните стихотворение «Кавказ»:

Там видел я пару божественных глаз;

И сердце лепечет, воспомня тот взор:

            Люблю я Кавказ!

— Мне не приходилось читать о любви детей… Даже в подростковой литературе писатели этой темы будто стыдятся, — бормотал я несколько растерянно. — Есть формула: «Дети до шестнадцати лет не допускаются…»

— Вот именно! — погрозил небу пальцем собеседник. — На Кавказ Лермонтова бабушка возила в тысяча восемьсот восемнадцатом, двадцатом и двадцать пятом годах. Ему было четыре, шесть и десять лет. Наткнувшись на детскую любовь поэта, я стал спрашивать у взрослых людей об их секретных дневниках детских лет. Штука, конечно, деликатная. Кое-что мне удалось раздобыть. Поразительные откровения!

— Погодите, погодите, — остановил я Александра, дернув его за воротник. — Выслушайте меня… Человечество ценит мирового гения не за то, что он походит на обыкновенных мальчишек, а, наоборот, за то, чем он от них отличается!

— Для нас Лермонтов не исключение, а образец, — строго возразил Александр, выбросил руку вверх, будто поэт ангелом витал в лучах медленно разрезающей потоки туч луны. — Ясно море! Эталон поэтического дара, ноли, гражданской и армейской храбрости!

— Гиперболы и восторги… Его сложная натура обжигалась зноем туповатой юнкерской среды.

— Туповатой, конечно, туповатой, — резко махнул рукой Александр. — И все-таки среда была разной. В детстве его окружали бабушка Елизавета Алексеевна, слуги, крепостные девушки, они играли с ним, забавляли его и баловали, но не погубили задатки таланта. Развили их!

— Если бы развивали девушки, то ничего бы не развили…

Александр рассмеялся.

— Ну-ка, перечислите всех педагогов, которые обучали Лермонтова? Давайте! — Он растопырил пальцы, чтобы загибать их по одному. — За ним ухаживали старушка няня, немка Кристина Осиповна Ремер, крепостной дядька Андрей Иванович Соколов, гувернер-француз Иван Капэ, домашний врач еврей Аксельм Левис да еще учитель-грек… Лермонтов один из русских гениев, о воспитании которого мы знаем немало подробностей. Иногда кажется, что без этого невозможно выстроить никакую педагогику… Не верите? А, а, а… — Опять махнул рукой. — В четырех-пятилетнем возрасте мальчик посетил театр, и через восемь лет отмечает в письме к тетушке: «был я в театре, где я видел оперу Невидимку, ту самую, что видел в Москве 8 лет назад; мы сами делаем Театр, который довольно хорошо выходит…» Кроха запомнил мать, хотя ему было около трех лет. В его душе зацепилась смутная мелодия песни, что пела мать Мария Михайловна. Его учитель Алексей Зиновьевич Зиновьев имел теоретические труды по педагогике! В методике его было не столько словесное убеждение (заметьте!), но факты, примеры и еще — воспитательные обстоятельства! Слышите? Это ли не тренинг! Ходят с мальчонкой по городу, смотрят памятники истории, скульптуры, картины, а потом Мишель письменно отчитывается о впечатлениях.

Несколько вечеров толковали мы с Александром то в купе вагона, то на морозном воздухе, удаляясь в перелески, на лесные вырубки, гуляя по леспромхозовским поселкам. Натура восторженная, он вовлекал меня в споры, щедро сыпал фактами, философскими категориями, книжными примерами.

За окном катилась стена сосняка. Иногда подбегали прозрачные березняки, кустарники. На каждой станции агитпоезд «Молодогвардеец» загоняли в тупик на двое-трое суток, и мы, живя в вагонах, в купе, питались в ресторане, а днем и вечером ездили на машинах или ходили пешком в клубы, в красные уголки предприятий, в цехи, даже на лесные деляны, где беседовали с собравшимися, читали стихи, лекции… В агитпоезде ехали артисты, поэты, библиотекари, комсомольские работники…

— Вы упомянули о дневниках современных ребят, — напомнил я однажды Александру. — Неужели и ныне есть Печорины и Онегины, имеющие личные журналы? Это же мода девятнадцатого века…

— Есть! Их миллионы! Но дневники секретные. Никто из ребят не доверяет взрослым свои тайны. Отбирают такие записки матери у дочек и сыновей, сжигают в печах. Единой точки зрения на ребячьи тайные дневники у педагогов нет. Откровенные записки богаче и достовернее всяких социологических анкет! Лермонтов — чудо, феномен! Из его писем, стихов, воспоминаний, заметок ребята составили карту характера поэта. Сравниваем натуру гения с характерами нынешних комсомольцев и обнаруживаем ключ… Ключ к исследованию всякого характера!

— Что-то мистическое, — поморщился я. — Ключ к душе…

— Не к душе, а к характеру! Ясно море! Чего же тут забавного? Куда шагнула наука? В космос шагнула! Нырнула в глубь гена! Головой влезла в расплавленную до миллионов градусов плазму. Тонкие, острые, быстрые умы сверлят все, что подвернется… А кто их оттачивает? Учителя! Выискивают в детях росточки дарований. Нужны ядерные физики — пожалуйста! Требуются изобретатели — уводят целую колонну! Сотнями и тысячами поставляют школы инженеров, музыкантов, спортсменов, врачей… Но кто ныне занимается воспитанием характера? Часто только бабушки и дедушки… Верно ведь?