Дом, куда возвращаемся - [18]

— Иван, что с тобой? Может, что нужно — так скажи, я быстро. Может, воды нагреть — ноги попарить…

«А холера тебя знает, о чем думаешь… А может, и правда ничего плохого не желаешь… Во люди пошли — не разберешься…»

Иван лег, накрылся толстым ватным одеялом, повернулся лицом к стене.

Марыля постояла у кровати, помолчала и ушла. Снова начала есть — звучно стучала ложка, слышалось чмоканье.

«Чтоб тебя разорвало с едой твоею…»

Проснулся Иван ночью. В доме было темно. Кажется, снова проснулся от непривычной тугой тишины, которая о чем-то напоминала. Рядом сопела Марыля — теплая, как нагретая печь.

Болело сердце. Это Иван понял, как проснулся. В долгом тяжелом сне он куда-то бежал, прятался, а ноги не слушались. Его кто-то догонял, а он никак не мог убежать. Странно, в жизни Иван никогда не убегал, ходил по земле смело, а вот в снах всегда от кого-то убегает.

Проснулся Иван все с той же мыслью: его обманули — словно он и не спал совсем. Если днем он еще сомневался, что его обманули, то сейчас он почему-то был уверен — его и в самом деле обманули.

«Дом… Строил, жилы рвал, а сейчас вот останется черту лысому, с собою не заберешь. Деньги на книжке — Марыли будут. Ни за что получит… А зачем я тогда так бился?..»

Задумавшись о себе, Иван начал перебирать, кто в деревне старше его или хотя бы ровесник. Оказалось, мало. Три бабы. И все. Более старших не было. Остальные или поумирали, или погибли на войне.

Тогда Иван начал думать о смерти как о чем-то реальном, что может случиться и с ним, и очень скоро. Но как только об этом подумал, сразу же мысль о том, что его обманули, усилилась, теперь Иван не размышлял, а шептал себе:

«Жил человек… Мал был, в речке купался, солнцу радовался. Вырос, от всякой холеры уберегся, и вот все расплывается, как туман над рекою… Сила в руках была — нету ее… Деньги собирал — зачем они теперь? Зачем?.. Топтал землю и сам в землю пойду… Стоптался, все соки земля забрала. Жена… Вот, лежит, развалилась — хоть кусай ее… Оказывается, ничего человеку и не нужно. Все это ложь… За тенью всю жизнь гоняешься, а на поверку, в самом конце — ничего не имеешь… Да и забирать некуда…»

С удивлением Иван заметил, что думает о себе как о постороннем. И неожиданно чуть не крикнул в темноту:

«Но это же я, не кто-нибудь, а Иван, живой еще…»

Ему захотелось даже сейчас что-то сделать, чтобы убедиться, что он и в самом деле живой.

Иван сел на кровати, свесил ноги. На ощупь достал из кармана брюк папиросы и спички, закурил. Почувствовал, как с болью колотится сердце. «Живой… Я еще могу многое сделать. Конечно, могу…»

Тот же въедливый голос, который днем на огороде говорил: «Умрешь, а они жить будут…», теперь сказал:

«Сделай… Ну, начинай… А что же ты сделаешь?..»

Только теперь Иван почувствовал себя пойманным кем-то невидимым. Словно обошел большой круг и вернулся к началу.

…Иван лежал на кровати и молча смотрел в потолок. Марыля несколько раз подходила к нему, спрашивала, что подать, но Иван не отзывался. Упрямо смотрел в белый потолок, и по его лицу ничего нельзя было понять, — что-то недвижимое, злое, мстительное появилось на нем за одну ночь, и непонятно было, на кого Иван обижается: то ли на себя, на свою судьбу, то ли на людей. Теперь уже Марыля, глядя на Ивана, не улыбалась, наоборот, прятала взгляд.

Днем в сенях застучали — в дом завалился Янинин Володька с незнакомой чужой девчушкой, беленькой, остроносенькой, красивенькой, как и все молодые.

— День добрый. Можно к вам? — Володька говорил, растягивая слова, осматривал дом и улыбался.

— День добрый, день добрый, — засуетилась Марыля, — вы проходите, садитесь… — Марыля все еще чувствовала себя чужой в деревне и при людях часто терялась.

— Мы ненадолго, постоим. Ноги молодые, крепкие, правда, Зинка? Мы вот, дядька Иван, вас на свадьбу приглашаем. В эту пятницу. Сосед же вы. И вы, тетка Марыля… В семь ноль-ноль чтобы за столом у нас сидели. И чтоб я больше не заходил, — закончил он серьезным тоном.

— Так я же как Иван. Это же он хозяин, — Марыля покраснела, видимо, обрадовалась.

Иван молчал. Смотрел в потолок.

— Так как же вы, дядька Иван? — допытывался Володька и улыбался, словно это и не он был жених и не на свою свадьбу приглашал.

«Женятся — как на танцульки собираются… Что им эта женитьба…»

— Может, и придем, — наконец буркнул Иван, лишь бы отцепились.

В пятницу вечером Иван надевал черный костюм. Он собирался на свадьбу и твердо знал — это его последняя гулянка, что-то живое оборвалось в нем после той переломной ночи. И потому Иван смотрел теперь на мир откуда-то издалека, как из-за реки, и все, что видел и слышал, оценивал своей холодной меркою. Был Иван хмур и тих, и то, что на огороде прели неокоренные жерди, что этими днями нужно было поотираться на колхозном дворе, выпросить коней, отсеяться, пока земля не пересохла, — ничего теперь не волновало Ивана. И только любопытство вело на эту свадьбу: посмотреть, убедиться, что те сопливые, которые, кажется, вчера играли в прятки, сегодня станут мужем и женою. Убедиться и еще раз удивиться.

В Янинином доме разобрали перегородку, столы поставили вдоль стен. В центре сидели молодые, нарядные, без единой морщинки на веселых счастливых лицах, рядом друзья, такая же зеленая молодежь, а дальше, с обеих сторон, старшие. Люди смеялись, поднимали полные рюмки, кричали когда кому вздумается: «Горько!» Володька под это «горько» с удовольствием целовался со своей остроносенькой Зинкой. Затем на улице перед домом танцевали под бреньканье гитар кто как мог: молодые по-своему, старшие по-своему. Пелись какие-то незнакомые крикливые песни. И чем дольше Иван был на свадьбе, тем больше убеждался, что и в самом деле он здесь лишний. Другая жизнь шумела, кружила рядом, а он лишь удивленно смотрел на нее.