Дом коммуны - [23]

Эмиль, заметивший дневник в руках Павловского, как лицо творческое и инициативное, пожелал просто полистать...

— Пожалуйста, — протянул дневник Павловский. — Недавно начал...

— Я мельком! Не секрет?

— Да нет, кажется...

— Тогда хорошо!

Полистал и вернул. Вернул почти сразу, как-то прохладно и безразлично, будто ничего хорошего в этом дневнике не увидел, даже зевнул, а потом безразлично посмотрел куда-то мимо самого Павловского и молча исчез. Даже не попрощался. А на следующий день Маликович позвонил хозяину дневника, выдержал паузу и предложил:

— Приходи завтра к Дому коммуны. Я буду там. Сможешь?

— Смогу, конечно, — пообещал Павловский.

Они договорились, во сколько встретятся, и одновременно положили телефонные трубки.

Раздел 8. Торшер

Володька без приключений не может. Но никуда не денешься — так складывается его жизнь. Задумает сделать так, получается иначе. Вот и на этот раз. Не успел он потянуть на себя дверь гастронома, а его соседка, досужая и болтливая старушка Настя, интересуется:

— Так ты что, корреспондент, отъезжаешь куда?

Тот не придал значения этому вопросу — у него часто бывает, что отъезжает: то в один район, то в другой, то в третий. А то и по городу носится. Сам же острит нередко: «Волка ноги кормят». Работа такая. Однако женщина не отступила, она догадалась, что Володька так ничего и не понял, поэтому переспросила:

— Не едешь, значит?

— Нет. С чего взяла-то?

— А куда же вещи Нинка твоя загружает? С какой целью? Я думала, ты знаешь. Подогнала грузовик — и таскает вместе с какими-то мужиками. Так ты что, не в курсе? А как же?.. — И женщина, казалось, проглотила язык: Володька, не дослушав ее, ловко развернулся на одном каблуке, как гусеничный трактор на кругу, и побежал — да, да, побежал! — от гастронома, хоть и не забыл, зачем приходил. «Данилыч, некогда нам партию обмывать-воскрешать! Подожди, Данилыч! Тут своя партия отваливает куда-то!..»

Соседка не врала. Около подъезда стоял бортовой «ЗиЛ», а на нем Володька увидел действительно все свои знакомые вещи: телевизор «Горизонт», холодильник «Минск», радиолу «Сириус», которую подарили ему — ему, Нинка, ты слышишь?! — коллеги по работе, когда приходили на новоселье. Еще, может, не так и злость обуяла бы его, но позариться и на радиолу!.. Ну, это уж извините!.. Это — слишком!... Всякого нахальства повидал на своем веку Володька, а чтобы подгребать без всякого суда и следствия вещи, в том числе и те, что подарены были лично ему!.. Руки прочь от чужих вещей, Нинка! Да и додуматься же: втихую, ни слова не говоря. Утром виделись же, и переезжает. Вчера, правда, вечером, сказала ему: «Опротивел ты мне, Володька». И — все, больше ни слова. А нет, чтобы признаться: «Я нашла себе другого, перехожу жить к нему. Извини, не такой мне нужен мужчина, как ты. Не такой...Ты не устраиваешь меня». Ну, тогда — пожалуйста. Свобода выбора.

Да и что это за мужчины пошли такие, что бросаются на Нинку? Что в ней такого, чтобы польститься?.. Я, может, еще и перекрещусь... порадуюсь, может... Хотя — стоп! Вот и она, принцесса, торшер тянет. Торшер? Ну, елки-палки! Так и есть! Торшер! Так это же он покупал его за гонорар. Такого нахальства Володька еще не видал, поэтому не стал возражать Нинке, а просто выхватил у нее торшер и, прыгнув в кузов, начал оприходовать, широко размахивая им, все, что попадалось под горячую руку. Досталось телевизору, холодильнику. Не промахнулся, когда взял на мушку и шкаф, хоть тот стоял и далековато — впритык к кабине.

— Не дам оголять очаг!.. Не позволю!..

Жена вдруг завизжала:

— Люди-и! Мальчики-и!

Люди не услышали — услышали только мальчики, а это, как оказалось, были те самые мужчины, которые выносили из квартиры нажитое Володькой вместе с Нинкой богатство. Но у нее же оклад — пшик, что ее здесь имеется в чистом виде? Покажите ему пальцем! Ткните! Володьку это особенно заводило, и не будь мужчин, то наломал бы дров. Но что же делает Нинка, холера? Звонит в милицию, чтобы уняли дебошира, там не долго думали — прилетели за очередной жертвой семейного конфликта и отвезли в вытрезвитель, хоть он сегодня даже ничего не понюхал. Безобразие, а!.. Да и остыл уже. Сидел на скамейке около подъезда и плакал. Видать, посчитали, что так махать торшером может только нетрезвый человек. В вытрезвителе оказались знакомые люди, а капитан Гусев, который раньше был вторым секретарем обкома комсомола, даже пожал ему руку и поинтересовался, как дела. Чтобы рассказать про те дела, Володька потопал за ним в кабинет, сел на мягкий стул, забулькал из графина в стакан, и когда выпил одним махом воду, произнес, не глядя в глаза капитану:

— Дрянь дела! Сам же видишь!..

Ключ от квартиры у него имелся, и Володька, почему-то уставший, как никогда до этого, упал на диван, который оставила ему Нинка, и уснул. Надо же — уснул! После такого возбуждения людей обычно мучает бессонница, а его — нет.

Когда проснулся, за окном была глубокая ночь. К Хоменку было уже поздно идти. Володька горевал, что Нинка съехала к какому-то мужчине, роман с коим был у нее давно, он догадывался об этом и даже слегка радовался, что все так разрешилось. Могло быть хуже. Повезло, что у того хахаля есть квартира, а что забрала Нинка почти все вещи, так оно и понятно: в обмен на них оставила однокомнатную квартиру. Баш на баш. Могла б привести того хахаля в квартиру и заявить: он будет жить со мной, а ты иди, куда хочешь! А как, кстати, с разводом? Жди, жди, значит, Володька, приглашения в суд. Ну, баба-а! Унижает на весь белый свет. В вытрезвитель зафуговала. Теперь — в суд.