Дом, из рассвета сотворенный - [7]

Шрифт
Интервал

На северных холмах показался легковой автомобиль; то прячась, то снова виднеясь, он полз к городку, и только когда проезжал под самым обрывом, шум его стал внятен наверху. Автомобиль повернул в пуэбло, пропетлял улочками, скрылся под деревьями у миссии. Запели все петухи городка, задвигались жители, и ветер принес снизу их слабенькие голоса. От одежды Авеля еще пахло сладким вином. Он двое суток не ел, во рту было скверно. Но утро свежело раздольное, и Авель потер ладонь о ладонь и ощутил струенье крови в жилах.

Долго он стоял и глядел, как земля покоряется свету. Стоял не двигаясь, не думая, лишь глазами ища чего-то… чего-то… Под ним круто падал к шоссе тридцатифутовый откос холма, изборожденный дождевыми рытвинами. Последние лоскутья тени ушли с речного ложа, и утро начало терять свежесть. Он спустился вниз, осыпая камешки и комья земли, напрягая колени. На голову его и руки легла, тяжесть солнца. Долину доверху заполнил сухой свет, и земля стала жесткой и белесой.

День в миссии начался как обычно. Сегодня праздник святых мучеников, и отец Ольгин достал из шкафа алую ризу. Он был небольшого роста, смуглый, с резкими чертами лица; волосы подернуты ранней сединой. Он не был стар, но плечи его ссутулились и движения, походка стали медленными вследствие болезни, поразившей его много лет назад в Мексике, на родине его, — так что с расстояния он казался изнуренным стариком. Один глаз его заволакивала прозрачно-синеватая пленка, веко было сильно приспущено. Если бы не этот изъян, лицо можно было бы считать красивым. Прежде чем войти в ризницу, он загасил окурок сигареты побуревшими от табака пальцами.

В ризнице было холодно, сумрачно. За стеклянным окошком виден был алтарь и старый Франсиско, уже коленопреклоненный у алтаря; в углу ризницы надевал линялую ряску заспанный мальчик по имени Бонифасио. За стенкой слышалось шарканье, покашливанье прихожан, сидящих на скамьях. Время уже было начинать службу. «Andale, hombre»[12], — резким шепотом поторопил старик, и мальчик вздрогнул и, не кончив застегиваться, побежал зажигать свечи. Старик наблюдал в окошко. Он любил свечи; любил смотреть, как загорается фитиль, как медленно укореняется и расцветает пламя.

По мосткам через канаву проехал автомобиль, остановился, и отец Ольгин подошел к наружному окну взглянуть. Сквозь листву деревьев дымно струились лучи солнца; яркими узорами они ложились на землю, а отделяющая двор от улицы сетчатая ограда была увита лиловыми и синими вьюнками. Из автомобиля вышла бледная, черноволосая молодая женщина и осмотрелась кругом. Затем накинула голубую косынку на волосы, открыла калитку и направилась к церкви. Следя зрячим глазом, как она идет через двор, он гадал, кто она такая; раньше он ее здесь не видел. Раздались ее шаги в проходе, он повернулся, взял чашу с причастием и вслед за Бонифасио вошел в алтарь.

Женщина не подошла к причастию, и лицом к лицу он увидел ее лишь потом, у дверей своего дома. Она была старше, чем показалось сперва, и не так уж бледна.


— Здравствуйте, — сказала она. — Я миссис Мартин Синджон. — И подала руку.

— Здравствуйте. Вы раньше к нам не приходили.

— Я приезжая, в каньоне здесь ненадолго. Я остановилась в Лос-Охосе.

— Проходите в дом, пожалуйста.

Он провел ее через коридор в небольшую комнату, где стоял круглый черный стол и несколько стульев. Предложил ей сигарету, она отказалась. Сели.

— Прошу прощения, отче, за столь ранний визит — это, вероятно, час вашего завтрака, — но я хотела просить вас помочь мне в небольшом и неотложном деле. Ну и, конечно, хотела познакомиться с вами и присутствовать на литургии.

— О, разумеется, я очень рад. Я видел, как вы подъехали, и любопытствовал узнать, кто вы.

— Мы с мужем живем в Калифорнии, в Лос-Анджелесе… У вас здесь очень красиво. Я в ваших краях впервые.

— Впервые? Ну что ж, добро пожаловать. Bienvenido a la tierra del encanto[13].

— Небо такое синее. Я проезжала сейчас каньоном, и оно синело, как омут, очень тихий и глубокий.

— А ваш муж с вами?

— Нет. Ему пришлось остаться в Калифорнии. Он врач, ему непросто уехать от пациентов.

— О, разумеется. В Лос-Охосе я кое-кого знаю. Там у вас не родственники ли?

— Нет. Собственно, Мартин отправил меня сюда принимать минеральные ванны. У меня спина побаливает уже с месяц.

— Вода здешних источников считается весьма целебной.

— Да, — кивнула она.

На минуту она словно ушла в свои мысли. Солнце поднялось выше деревьев и било сейчас прямо в комнату, обращая крышку стола в диск яркого багрянистого света; в воздухе, пронизанном лучами, роились бесчисленные пылинки. За окном густо летали пчелы, по улице проезжали повозки — к реке, на поля. Лошади фыркали и встряхивались, чтобы упряжь легла удобней. В комнате веял сквознячок, свежий, чудесно прохладный.

Священник неназойливо разглядывал гостью, сам удивляясь тому, что ее внешность действует на него так сильно. Она была сейчас красивее, чем раньше, — почти прекрасна. Волосы у нее были длинные и темные до черноты; но при таком освещении, как сейчас, они отливали темно-каштановым. Слишком худощава, подумалось ему, и нос чуть длинноват. Но кожа чистая, прелестная, а губы и глаза подведены тщательно и умело. Она откинулась на спинку стула, скрестив не закрытые платьем ноги, стройные и выразительные. На ярком свету она опять казалась бледной, а в волосах переливались бронзой и серебром тончайшие беглые нити. Кисти рук были малы, гладки, белы; ногти покрывал бледно-розовый лак.


Еще от автора Наварр Скотт Момадэй
Диалоги Медведя с Богом

Есть народы, не согласные жить в мире без Медведя. Это люди, которые понимают, что без него нет девственого края. Медведь – хранитель и проявление дикости. По мере того, как она отступает – отступает и он. Когда плоть ее попирают и жгут, сокращается священная масса его сердца.


Путь к Горе Дождей

Феномену Н. Скотта Момадэя трудно подобрать аналог. Прежде всего, потому что у этой творческой личности множество ипостасей, каждая из которых подобна новому чуду, способному послужить темой самостоятельной беседы и анализа, ибо каждая связана с удивительными открытиями. Путь этого мастера богат откровениями, он полон новаторства во всех сферах творческой деятельности, где бы ни проявлялась щедрая натура этого человека.


Рекомендуем почитать
Стакан с костями дьявола

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Спасенный браконьер

Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…


Любительский вечер

Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?


Рассказ укротителя леопардов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Ада, или Эротиада

Роман «Ада, или Эротиада» открывает перед российским читателем новую страницу творчества великого писателя XX века Владимира Набокова, чьи произведения неизменно становились всемирными сенсациями и всемирными шедеврами. Эта книга никого не оставит равнодушным. Она способна вызвать негодование. Ужас. Восторг. Преклонение. Однако очевидно одно — не вызвать у читателя сильного эмоционального отклика и духовного потрясения «Ада, или Эротиада» не может.


Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага

Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.