Дом и корабль - [31]

Из темного извилистого коридорчика Митя попал в комнату, просторную даже по питерским масштабам, с высоким потолком и выходящими на Неву большими окнами. При лунном свете он увидел стены, плотно увешанные картинами и рисунками, концертный рояль с поднятой крышкой и саженную пасть камина.

«Занятно», - подумал Митя.

Они прошли комнату насквозь, вошли в тесный и темный тамбур, где потеряли старика, и свернули в маленькую комнату, вся меблировка которой состояла из трех узких диванов, составленных покоем. В углу на стыке полулежала женская фигура.

- Тамара, принимай гостя, - сказала Катерина Ивановна.

Женщина приподнялась на локте и хмуро, явно не узнавая, взглянула на Туровцева. Митя тоже не сразу узнал Тамару - таким маленьким и некрасивым показалось ее лицо. Наконец она узнала и мгновенно преобразилась, как будто внутри ее зажглась маленькая лампочка. Блеснули в улыбке глаза и зубы, и она протянула Туровцеву руку.

- Здрасте, - сказала Тамара. - Я уж думала, вы никогда не придете. Как это у вас хватило смелости?

- Знакомьтесь, - продолжала она. - Это Катя, моя лучшая, вернее сказать - единственная подруга. Нет, именно лучшая, потому что она гораздо лучше меня. Вы удивительно легки на помине. Я не вспоминала о вас ни разу за всю неделю, и вот сегодня только что рассказывала Кате…

- Тамара, - тихонько предупредила Катя. Ей показалось, что лейтенант смутился.

Митя неясно пробормотал, что он пришел единственно для того, чтоб извиниться за свое тогдашнее поведение. Тамара взглянула на него внимательно.

- Дурак, - сказала она, пожав плечами.

- Тамарка! - закричала возмущенная Катя.

- Не ужасайся, Катерина. Он сам прекрасно знает, что дурак. Или врун, что еще хуже. Я только что говорила Кате, что вы вели себя прекрасно. За исключением некоторых подробностей, о которых мы умолчим. - Тут они засмеялись обе, и Митя с ужасом понял, что было рассказано все, вплоть до путешествия в холодную ванную. - Если вы будете вести себя не хуже и если вас одобрит Катя, можете считать себя моим знакомым. Впрочем, я до сих пор не знаю, как вас зовут.

- Уж не сознавалась бы, - сказала Катя. - Я и то знаю - лейтенант Туровцев. Лейтенант - это больше капитана? Для меня все моряки - капитаны…

- Нет, я знаю, - перебила ее Тамара. - Вас зовут Дмитрий, Дима. Дима или Митя? Мне больше нравится Дима.

- Если будет ток, то будет и чай, - сказала Катя, избавляя Митю от необходимости признать, что лейтенант гораздо меньше капитана. - Не думайте, что вы долго останетесь наедине, - я сейчас приду.

Катя вышла, и Тамара быстро протянула Мите руку. Он молча, чтоб не выдать волнения, пожал ее тонкие пальцы. Но взволновало его не прикосновение, а установившаяся между ними еще в первую встречу способность мгновенного понимания. Жест Тамары означал: первое рукопожатие не в счет, то - как со всеми. А это - только наше.

Митя показал глазами на дверь - ему хотелось спросить: кто эти люди и удобно ли, что он сюда пришел. Тамара поняла.

- Молодец, что пришли. Катерины не бойтесь - она прелесть, умная и талантливая, не то что я. - Оглянувшись на дверь, она зашептала: - Катька кончила консерваторию перед самой войной, собиралась держать конкурс в Мариинку и, наверно, выдержала бы - чудный голос, меццо, почти контральто, мне говорили, такой тембр, как у Кати, встречается раз в десять лет. А Иван Константинович - художник. Вы, конечно, знаете… - Тамара назвала очень распространенную русскую фамилию, но в соединении со словом «художник» она заставила Митю ахнуть:

- Как? Разве…

Он запнулся. Тамара улыбнулась.

- Уж договаривайте. Вы хотели спросить: разве он жив?

Митя кивнул. До сих пор он никогда не задавался вопросом, жив ли автор «Тумана на Неве» и петербургских пейзажей, памятных с детства по репродукциям, а недавно, перед самой войной, вновь покоривших его в Русском музее. Для Мити эти пейзажи были классикой, а мы с трудом представляем себе классика живущим рядом с нами. Лучше всего мы понимаем человека, когда он умер.

- Иван Константинович очень болен, - пояснила Тамара, по-прежнему шепотом. - Врачи не разрешают ему много работать, и в последние годы он ничего не выставлял.

- А что с ним? - так же шепотом спросил Митя.

- Этого никто точно не знает. Что-то с сердцем. И с легкими, кажется, тоже.

Они вовремя прекратили шептаться; вошла Катя. За ней шел художник.

- Чай все-таки будет, - торжественно объявила Катя. - Сейчас мы затопим печку.

- Не мы, а я, - сказал художник. - Никто не умеет так растапливать печки, как я. Сидите и разговаривайте.

- Я не хочу, чтоб ты шел в бедламчик. Там пыль висит клочьями…

- Пустяки, Катюша, - сказал художник ворчливо. - Без меня там никто ничего ни понять, ни найти не сможет.

Катя засмеялась.

- Ну хорошо, - сказал художник, сдаваясь, - пусть кто-нибудь пойдет со мной, я покажу, что взять.

Вызвался Митя.

Бедламчик оказался темной комнатушкой, вроде чулана. Когда Митя взялся за дверную ручку - дверь отворялась кнаружи, - раздался треск, и какое-то расшатанное сооружение, похожее при свете коптилки на гигантского кузнечика, рухнуло ему навстречу, царапнув пол железным когтем.