Дом дневной, дом ночной - [25]

Таким образом Иоганн очутился в монастыре в Розентале, среди молодых и старых мужчин. Его жизнь теперь не многим отличалась от той, которую он вел дома. Здесь он работал на кухне и в саду, рубил деревья на дрова, мыл посуду и кормил помоями свиней. С октября по апрель он непрестанно страдал от холода, поэтому его тянуло в кухню, он жался к печи; коричневая ряса нагревалась, и от нее несло паленой шерстью. Весной его определили на работы в саду под попечительством брата Михала, который научил его различать травы и с трепетом относиться ко всему, что растет, выпускает листья, цветет и плодоносит. «У тебя легкая рука на травы, парень. Погляди, как разросся твой базилик. У нас еще не бывало ничего подобного». Облачение Иоганна, который носил теперь имя Пасхалис, постепенно пропиталось ароматами чабреца, иссопа, чернушки и мяты.

Однако, несмотря на смену имени, одежды и запахов, Пасхалис по-прежнему ощущал внутреннюю неприкаянность. Он предпочел бы оказаться кем-то иным и где-то в ином месте. Он еще не знал, кем и где, но часто вместо того, чтобы молиться, стоял на коленях, сложив ладони, и не сводил глаз с образов в часовне, особенно с одного, на котором Богородица держит на руках Дитя, а рядом стоят две женщины — святая Екатерина с книгой и святая Аполлония с щипцами. И глядя так на картину, он представлял себе, будто бы и сам на ней находится, в самом центре изображенной сцены. За ним открытое пространство, которое венчают на горизонте заснеженные вершины гор. Чуть ближе раскинулся город с громадной башней и крепостными стенами из красного кирпича. Протоптанные дорожки ведут со всех сторон к городским воротам. Рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, сидит Богоматерь с Младенцем; белые, гладкие ножки Спасителя покоятся на пурпурном атласе платья. Над Богоматерью в воздухе застыли два ангела, неподвижные, с распростертыми крыльями, словно гигантские стрекозы. Сам Пасхалис — то ли святая Екатерина, то ли святая Аполлония, он долго не мог этого решить. Во всяком случае — одна из них. У него длинные волосы, ниспадающие на спину. Платье плотно облегает его круглые груди и мягкими, чудными складками спускается до земли. Обнаженную кожу ног ласкает тонкая ткань. В Пасхалисе разливалось тогда какое-то блаженство, он прикрывал глаза и забывал, что стоит на коленях на холодных плитах часовни в своем коричневом облачении.

Брат Пасхалис был прекрасен лицом — коротко, по-монашески остриженные волосы лишь подчеркивали его красоту. Взгляд его темных глаз из-под длинных ресниц проникал в самую душу. Белая кожа была гладкой, нетронутой растительностью. Белизна зубов ни имела себе равных. Застывший на коленях в часовне, погруженный в созерцание образа Богоматери, он казался до боли прекрасным, невыносимо прекрасным.

Таким увидел его брат Целестин, келарь, который, кроме духовной жизни, обеспечивал братии и материальный достаток. Брат Целестин подозвал к себе Пасхалиса и прямо сказал ему: «Ты мне нравишься. У тебя истинное призвание к монашеской жизни, а это редкость в наши бурные еретические времена. Может быть, когда-нибудь ты станешь аббатом. Сейчас же, однако, я тобою займусь».

И Пасхалис стал одним из его заместителей, третьим или четвертым. Он приносил лампы в спальный покой, развешивал полотенца и следил за исправностью бритв. На следующую зиму Пасхалис начал учиться грамоте и теперь радел о лампах в скриптории. Брат Целестин лично проверял, сколь успешно он овладевает наукой чтения, и после девятичасовой молитвы велел ему приходить и читать указанные страницы. Келарь слушал его, шагая по келье из угла в угол, либо стоял, отвернувшись к окну. Пасхалис видел его широкую спину и пятки в шерстяных чулках. «Ты читаешь все лучше», — говорил ему наставник и подходил, чтобы большим пальцем невзначай погладить инока сзади по выбритому затылку. Эта ласка не была неприятна Пасхалису. Как-то раз, когда Пасхалис закончил читать, Целестин приблизился и засунул руку ему под облачение. «У тебя спина гладкая, как у девушки. Ты превратился в статного молодца». Пасхалис очутился обнаженным в его кровати, где под шерстяным одеялом скрывались столь нежные простыни, что коже становилось неловко. В этой мягкой постели он позволил сделать со своим телом все, что пожелал брат Целестин. И это не было приятно, но и неприятно не было.

С этих пор ряса Пасхалиса больше не пахла травами, а пропиталась запахом пыли, пергамента книг и странным, терпким запахом чужого мужского тела.

Однажды, когда они лежали один подле другого, утомленные любовью и собственными телами, Пасхалис признался Целестину, что хотел бы быть кем-то иным. «А что, если бы я был женщиной…» — размышлял он в темноте. А также поведал наставнику о платье, облегающем тело святой Екатерины и ниспадающем складками до земли. «Суть женщины надобно рассматривать как своего рода увечье, хотя это увечье — часть естественного миропорядка», — ответил Целестин словами Ареопагита и закрыл глаза, точно желая отгородиться от любых непогрешимых утверждений.

В другой раз Пасхалис спросил мудрого брата Целестина о греховности: «Скажи мне, разве это не смертный грех: ведь мало того, что нарушаем обет целомудрия, так еще и установления природы…» «Что ты можешь знать о природе?» — со злостью оборвал его Целестин и сел на кровати, спустив босые ноги на холодный пол. Его спина была усыпана красными пятнышками прыщей. Он принялся натягивать рясу. Пасхалису стало вдруг холодно в пустой кровати. Целестиново тело грело, как печь. «Все великие философы и отцы Церкви говорили, что женщина — источник всяческого зла, и из-за нее Адам совершил первородный грех, из-за нее Господь наш умер на кресте. Она создана во искушение, только глупцы ей подчиняются. Помни, тело женщины — мешок с дерьмом, и каждый месяц сама природа напоминает нам об этом, отметив ее истечением нечистой крови». Целестин перелистнул страницы книги, которую Пасхалис до того читал вслух. «Иди сюда и прочти», — приказал он. Пасхалис, дрожа, склонился над книгой. «В ветхозаветных книгах говорится, что ров всегда должен быть прикрыт; если даже какой-нибудь зверь упадет в открытую яму, наказание понесет человек, который ее открыл. Эти грозные слова относятся и к женщине, которая является пред очами мужчины, дабы ввести его в искушение. Ее пригожее лицо, белая шея и лучистые глаза — что яма. Именно женщина повинна в грехе мужчины и должна расплатиться за этот грех на Страшном суде». «Одевайся, — сказал Целестин, бросив взгляд на дрожащее тело любовника. — Наш грех всего лишь ничтожное плотское прегрешение, недостойное быть упомянутым на исповеди. Это меньшее зло, чем пребывание с женщиной».