Дом дневной, дом ночной - [22]

Твое упрямство здесь, в одиночестве, с чужим лицом вместо твоего красивого лика лишено смысла. Ты — не Он. Он сыграл с тобой шутку, и Ему до тебя больше нет дела. Он забыл о тебе, отправился творить новые миры. Думаешь, в Его мыслях осталось для тебя место? Он отдал тебя безмозглой толпе зевак, которые наравне с причислением к святым будет домогаться твоего сожжения на костре.

Никто о тебе и не вспомнит. Ты напрасно остаешься здесь и напрасно страдаешь. Хочешь Бога учить любви? Хочешь докучать Ему своей ничтожной особой?

Услышав сие, Кюммернис осенила Епископа крестным знамением и ответила:

Твоя сила проистекает из сомнения. Да будет тебе дано когда-нибудь познать благодать доверия.

При этих словах Дьявол исчез.

XX. На третий день в темнице девы появился святой Крест, а на нем тело Спасителя, но безликое. Тогда сердце Кюммернис исполнилось печали, принялась она себя винить, что ее ради Он лишил себя лица. Но душа Кюммернис была зоркой — там, где есть грех, Его не может быть. Уразумела она, что Дьявол пришел к ней в третий раз, и трижды перекрестила распятие. Понял Дьявол, что разоблачен, и задрожал.

Чего ты от меня хочешь? — спросил он, испугавшись, ибо уже давно никто, подобный сей женщине, не обретался в человеческом теле.

Ответила она ему: Исповедуйся мне. Покайся в своих грехах.

Воскликнул Дьявол в отчаянии: Как же так? Должно ли мне перед человеком исповедоваться?

Но однако же видел, что иного выхода у него нет, а посему начал говорить, сперва со злобой, а потом со все большим смирением. И исповедовался три дня и три ночи, а под конец просил в ее лице весь род человеческий простить ему всяческое зло, им совершенное.

Сказала ему Кюммернис: Неужто ты не дитя Божье, как и я, как и все люди?

А услышав ответ, познала тайну Бога и выпустила едва живого Дьявола из своих объятий.

МУЧЕНИЧЕСТВО И СМЕРТЬ КЮММЕРНИС

XXI. В помрачении рассудка барон начал все безудержнее пить, а когда пришел в себя, обнаружил перед замурованной дверью темницы свежие цветы и зажженные свечи. Заметил также погруженную в молитву небольшую толпу женщин, которые тут же разбежались, устрашившись его гнева. Это привело его в еще большее бешенство.

И взревел он громовым голосом: Кто ты такая, чтобы противиться моей воле?

Отвечала она ему: Во мне Бог.

Барона обуяла ярость, какой он доселе никогда не испытывал. Не изведал он ее ни тогда, когда из утробы матери продирался на свет, ни тогда, когда истреблял войска нечестивых. Такое могло проистекать либо только от Бога, либо от Дьявола. Одним ударом ноги он сокрушил недавно сложенную стену и оказался пред лицом существа, которое не покорилось его воле. Ослепленный гневом, он набросился на дочь и, осыпая проклятиями, пронзил ее кинжалом. Но и этого ему было мало, а посему он поднял тело и пригвоздил, распятое, к бревенчатому потолку, вопя при этом: Коли в тебе Бог, то и умри, как Бог.

Даже и после смерти он не оставил ее в покое и перед положением в гроб приказал отстричь ей бороду, но та чудодейственным образом отрастала.

А позже, всю оставшуюся свою грешную жизнь, барон вымарывал эту бороду с образов святой, ибо мир будто поделился надвое: одни их создавали, а другие уничтожали. Но память о святой сохранилась и многими надеждами наполнила сердца, слава о ней пронеслась по разным землям и чужим странам. Там святая получила множество имен, ибо каждая земля порождает иные имена.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

XXII. Все, о чем я тут поведал, я узнал, вдохновленный Духом Святым, из писаний самой Кюммернис, а также из книг монастыря сестер-бенедиктинок и из рассказов, услышанных мною о ней.

Прошу тебя, кем бы ты ни был, читающий сии слова, вспомни о грешном Пасхалисе, иноке, который — если бы Господь дал ему право выбора — с куда большей охотой выбрал бы тело Кюммернис, со всеми его страданиями и добродетелями, нежели все королевские почести.

Поведайте о ней будущим поколениям, дабы знали, что никакому злу не под силу приневолить человеческую душу и что человек в единении с Богом может умереть, но не может быть покорен.

МАСТЕРИЦА ПО ПАРИКАМ

В прошлом году Марта показала мне свой постижерский кофр. Она хранит его в комнате под окном. Изнутри кофр выложен старыми газетами, и в газеты же завернуты все необходимые приспособления. Например, монтюры и кардач. Есть у нее там и готовые парики, надетые на деревянные болваны, обернутые целлофаном, чтобы на них не попала ни малейшая пылинка, и, конечно, лежат там пряди волос, еще не обработанных, не расчесанных, а лишь подготовленных для превращения в парик.

Она разворачивала их и приговаривала:

— Потрогай, какие они мягонькие и живые. Волосы живут даже после того, как срезаны. Не растут, правда, но по-прежнему живут, дышат. Они, как люди, тела которых перестали расти, но это не значит, что они умерли.

Однако я не решалась взять их в руки. Наверное, брезговала.

— Откуда они у тебя? — спросила я, а Марта ответила, что у нее был знакомый парикмахер, который уже умер. Он оставлял для нее самые красивые косы девиц, которым надоела прическа утопленниц. Поднимал их для Марты с пола, заворачивал в бумагу и хранил в ящиках парикмахерских столиков, чтобы потом вручить ей их в качестве подарка. Порой даже собирал для Марты заказы на парики от женщин, потерявших волосы из-за болезни или по старости. А то и для мужчин. От облысения они страдают чаще, хотя и переносят это не столь болезненно. Марта заверяла, что волос, который растет, вбирает в себя мысли человека. Накапливает их в себе в виде неких непонятных частиц. А потому, если хочешь о чем-то забыть, что-то изменить, начать сначала, нужно обрезать волосы и зарыть их в землю.