Дом - [31]

— Твоего, слышал, газовым ключом приложили?

— Да. Небольшой такой, третий номер, но удар был нанесен с такой силой, что кепка оказалась внутри черепной коробки.

Амантаевич покачал головой.

— Ладно, прячем, пока никто не увидел. А как все успокоится, этот вопрос можно будет поднять, — сказал он, хитро подмигнув Мухину.

***

Если Михалыч, что и считал в этой жизни противоестественным, так это три вещи: гомосексуализм, демократию, и одевание штанов, через голову. Но с тех пор как он пришел в себя, к ним добавилась еще одна — это потеря памяти без употребления алкоголя. Что с ним было, и как он оказался в погребе Зинаиды Петровны, где как он знал, хранилось домашнее вино на ягодах, Михалыч вспомнить не мог. Но пребывал в совершенно трезвом состоянии, даже перегар утрешний пропал.

— Твою мать! Не уж то белочку поймал?! — поразился он, вылезая из погреба и вникая в обстановку. Вина в погребе не оказалось. Видимо, все домой Петровна перетащила. А на даче Тереховой царил беспорядок….Входная дверь взломана штыковой лопатой, которая валялась тут же рядом. Половичок смят и откинут в сторону. Замок на погребе сбит молотком. Всюду на полу грязные следы кирзовых сапог.

— Едрит-Мадрид! Не уж-то это все я наворотил???

Ввиду отсутствия другого владельца сапог кроме самого Михалыча, вопрос был явно риторический. И тогда Михалычу первый раз в жизни стало по-настоящему страшно.

Страшно-то ему было всегда. Он до ужаса боялся нытья своей старухи и сбегал из дому при малейшей возможности. Но чтобы так…

Эдак, без памяти он ведь и убить может кого-нибудь и, поди, потом оправдайся. А если бы Петровна на даче была, когда он за вином ломился? А? Вот то-то и оно..

Все! — искренне решил Михалыч, — с пьянством завязываю!

И от этой простой мысли и принятого решения, он взбодрился и пошел домой, к своей ненаглядной. Правда поначалу периодически с тревогой осматривался, а вдруг где труп какой лежит? Или где, какую дачу он еще взломал в поисках дармовой выпивки. Но Бог миловал. Никакого беспорядка на ближайших дачах заметно не было и милицейской машины с мигалкой в пределах видимости не наблюдалось. Постепенно Михалыч совсем успокоился и пришел домой практически здоровым человеком, только очень грустным. Принятое решение завязать с пьянством душу греть перестало. Он вдруг в полной мере ощутил свою ущербность и убогость своего существования. Что вот, теперь он лишен малейшей радости в жизни. И весь груз бесполезно прожитых лет словно свалился на его плечи неподъемной ношей. И так стало тоскливо, что захотелось выпить, чтобы мир стал опять радужным и приятным, и все бы стало хорошо. Но поскольку с пьянством Михалыч завязал, то в дом и вошел бледным, осунувшимся, с поникшими плечами.

— Что алкаш, дорогу домой забыл? — ласковой речью встретила его супруга, — Весь день прошлялся! Где тебя черти-то носили?

— Обход я делал, — тихо ответил Михалыч, скидывая на веранде грязные кирзачи.

Зоя Карповна повела носом пытаясь учуять знакомый запах, и ничего не учуяла. Не веря своему носу, она сняла очки с толстенными стеклами и стала их протирать. Словно ожидая, что после этой процедуры осязание к ней вернется. Но оно упорно не возвращалось.

— Ведьма старая, — заворчал Михалыч, чувствуя свою правоту и от этого ощущения распаляясь.

— Нет, чтобы мужика к столу звать, так она с руганью накидывается, а я нежрамши целый день, — сказал он, вешая на вешалку старый офицерский прорезиненный плащ, — Баба-Яга ты и есть Баба-яга, хоть очки одень, хоть сними, хрен редьки не слаще. Тебя без грима хоть сейчас в кино возьмут. Чего уставилась?

Зоя Карповна так растерялась неожиданной нападки мужа, который никогда ей слова поперек не говорил, а не то, что ругался. Да и трезвым она его по вечерам видеть не привыкла. Что не знала как себя вести, поэтому развернулась и пошла в дом.

— Во-во! Бабе на кухне самое место! — крикнул ей вдогонку Михалыч.

Зайдя следом за ней на кухню, он увидел, что она стоит, отвернувшись от него у окна, а её плечи мелко подрагивают. И Михалычу стало совестно.

— Ну, ты чо? Ну не плачь…

Он подошел сзади и обнял её за плечи.

— Петя…,- произнесла Карповна, захлебывающимся голосом, — я правда такая страшная?

Что меня нельзя любить?

Михалыч почувствовал, как в его груди от этих слов что-то треснуло, сломалось, и глаза внезапно увлажнились. Потому, что вспомнил эту озорную девку, что наливала ему борща в столовой. И он понял, что она до сих пор где-то там, в этом сморщенном теле.

— Ну, что ты дуреха, — ласково сказал он, разворачивая её к себе лицом и прижимая к своей груди, — Конечно люблю…

— У-у-у, — заголосила Карповна и, обвив руками шею Михалыча, залилась слезами.

***

— Э-э-э…Эрих Евгеньевич вас зовет, — вымолвил санитар Коля, заходя в прозекторскую.

Мухин и Бахтиаров одновременно подняли на него глаза, отрываясь от изучения предмета.

— Он у себя? — спросил Бахтиаров.

— Да, нет. Он на углу у машины курит, ехать куда-то собрался.

— Так меня или Бахтиарова зовет? — уточнил Мухин.

— Не сказал, сказал, патанатома позови, — пожал плечами Коля.

— Моя смена, значит меня, — кивнул Берик, стягивая с рук резиновые перчатки, и выходя из комнаты следом за санитаром.