Дом без ключа - [62]
— Опасен?
— Даже больше! Моя жена называет его «господин Обжора»… Впрочем, вы ведь немец?
— Как и вы…
— Я нет. Я швейцарец, хотя и предпочитаю говорить по-немецки: что поделаешь, каждому близок и дорог язык, выученный с детства. Но вы немец? И конечно, антифашист?
Ширвиндт поеживается. Ощущение, словно ходишь по скользкому льду: никак не угадаешь, где упадешь. Достав сигареты, Ширвиндт медлит; закуривает. Дает спичке догореть до конца. Гасит, следя за черной нитью дымка. Рассеивая, дует на него и глубоко затягивается сигаретой.
— В чем обвиняли Марешаль? Это секрет?
Шриттмейер достает из пиджака трубку. Вертит ее в пальцах.
— В том, что она хочет разгрома Германии и способствует ему!
— Ни больше ни меньше?! Выдающаяся роль! Что-нибудь подтвердилось?
— В известной мере — да. Похищение, лампа, передатчик у госпожи Буш…
— Это ее профессия, комиссар!
— Чья — госпожи Буш?
— Разумеется. Магазин торгует радиотоварами — следовательно, и передающими устройствами тоже.
Шриттмейер ковыряет спичкой в трубке.
— Да, да, — говорит он спокойно. — Ее никто и не обвиняет. Особенно если принять во внимание солидность ее аргументов. В Швейцарии не запрещено торговать передатчиками и тем более не запрещено проверять их качества перед продажей. Вот если бы у госпожи Буш нашли шифры, записи, секретные документы!.. Тогда… ну что там еще?
Дверь скрипит, и агент опять возникает на пороге.
— Я осмотрел низ, комиссар.
— Поищите наверху. Что вы там уронили?
— Колпак от часов.
— Я же просил: осторожнее!
Полицейский агент прикрывает дверь. Шриттмейер провожает его взглядом и толстыми пальцами приминает табак в трубке. Котелок… Трубка… Дома он скорее всего ходит в мягких шлепанцах без задников и по вечерам на кухне читает иллюстрированную газету. С женой он сух и неоткровенен, и дети боятся его, как епископа… А в сущности, он просто заурядный чиновник, живущий от повышения к повышению и откладывающий франки про черный день. Вот и все.
— Я плохо знаю семью Бушей, — осторожно говорит Ширвиндт. — Только как покупатель, не больше.
— Тем лучше… Господин Буш в отъезде, а Минна Буш, надеюсь, покинет Швейцарию. Так будет полезнее для нее. Не сомневаюсь, что лица, перечисленные в доносе, подвергаются реальной опасности. Да и что она теряет здесь? Магазин продан, родственники — в Германии. Почему бы ей не перебраться подальше от нашей коричневой Европы? Некоторые латиноамериканские страны объявили о нейтралитете, а гестапо труднее проникнуть в Новый Свет, чем в Женеву!
— Не берусь судить.
— Я говорю гипотетически. Это только частный совет, данный мною госпоже Буш. Она сама должна решить, как поступить… О господи, опять вы?
Полицейский мнется на пороге.
— Вы кончили?
— Остался кабинет…
— Хорошо. Начинайте, мы тоже побудем здесь.
«Минна продала магазин? — думает Ширвиндт. — Так вот откуда деньги для „Геомонде“!.. Если Минну не арестуют, ей придется уехать. Но, боже мой, как все смахивает на провокацию!»
Агент делает свое дело молча. Сдвигает стулья, перебирает бумаги на столе. С особенным пристрастием разглядывает пробные оттиски карт. Ломая ногти, пытается открыть шкатулку для бумаг. Ширвиндт нажимает на боковую планочку, и крышка отскакивает. Вальтер спокоен: в шкатулке одни векселя.
«Пусть ищут», — думает он, отходя и усаживаясь на козетке.
Агент, словно фигурка на рулетке, движется по ходу часовой стрелки. Быстрыми и точными движениями ощупывает каждую плитку паркета, листает конторские книги, передвигает, обстукав, мебель. На лице у него ни усталости, ни разочарования. Шриттмейер сосет незажженную трубку и молчит. Ноги его в толстых, грубых ботинках удобно вытянуты, видны клетчатые шелковые носки. Где и когда Ширвиндт видел такие ботинки? На ком?
Воспоминание приходит не сразу… Дюрок!
Выигрывая время, Ширвиндт лезет за платком и, рассеянно улыбаясь, вытирает углы рта. Догадка может оказаться ошибочной, и тогда придется расплатиться дорогой ценой… «Решайся, Вальтер!..» Момент подходящий: Шриттмейер занят трубкой, а его помощник пытается отодвинуть книжный шкаф, Ширвиндт одним движением опускает руки в карманы брюк и негромко произносит:
— Не шевелиться! Стреляю!
Карманы его пусты. Вытянутые указательные пальцы оттопыривают материю…
Что будет, если кто-нибудь все-таки шевельнется?!
Агент замирает у шкафа. Ширвиндт пятится к двери, не сводя взгляда с него и Шриттмейера, сидящего у стены. Руки Шриттмейера лежат на коленях.
— Так… Хорошо… — говорит Ширвиндт. — Полиция будет здесь минут через пять. И как вы не догадались, что к плинтусу подведена сигнализация?!
Шриттмейер дергает щекой.
— Послушайте…
— Сидеть! — кричит Ширвиндт. — Впрочем, нет… Встань и иди к стене! Руки на затылок. Быстрее!
Медлить нельзя. Шок от внезапности не бывает длительным. Держа правую руку в кармане, Ширвиндт обыскивает Шриттмейера.
— Очень хорошо, — говорит он, доставая из пиджака комиссара пистолет. — Вы просто гениальный актер, Шриттмейер! Такая искренность!.. Попробуйте с той же дозой убедительности доказать полиции, что вы жулик, а не агент гестапо, и, может быть, отделаетесь полугодом тюрьмы.
В эту минуту Ширвиндт больше всего жалеет, что сигнализация, якобы подведенная к плинтусу, выдумана им, а не существует на самом деле: оставаться в комнате наедине с гестаповцами ему не улыбается. Но и уйти нельзя. Положение почти безвыходное.
