Дом англичанина - [142]

Правда, ему скучно, и он рад, когда к нему заявляется Блю. Противный осадок военного времени давно исчез, и вообще приятно повидать старинного товарища, да еще в изумительной форме. Блю правит роскошным, сверкающим лимузином, с ним три хорошенькие девушки в летних платьицах по последней моде. Блю в белых брюках и соломенной шляпе с красной ленточкой знаменитого гребного клуба. Субботний вечер, вся компания направляется в Хенли на состязания. Правда, сам Блю вряд ли сможет грести. В зубах у него сигара, и от него сильно веет спиртным.

Миссис Томлин, маленькая застенчивая пожилая дама, тоже вышла к дверям, она хочет поглядеть на дорогого гостя, друга своего мальчика. Она подозревает, что у сына несладкая жизнь, что он жертвует собой, даже слишком.

Блю знакомится:

— Майор Блю. Привет, миссис Томлин. — Но тут же отворачивается и трясет Томлину руку. — Ух ты! — кричит он. — Уилли, друг, ну ни черта не изменился! Вот здорово, что я тебя отыскал! Помню, ты где-то тут, а уж дальше молочник подсказал. Знаю, кого спрашивать! Ты ведь всегда на молоко налегал. Как? — Он гогочет и стукает Томлина по плечу.

Томлин конфузится. При чем тут молоко? Потом вспоминает свою диету в госпитале, и ему неудобно из-за собственного конфуза. Он ужасно краснеет.

Три леди с восторгом выглядывают из машины, прыскают и визжат:

— Ой, Пит, ну ты даешь!

Томлин замечает, что леди эти сильно размалеваны и, кажется, вообще никакие они не леди, а Блю, кажется, распускает перед ними хвост за его счет. Но тут же он думает: «Неудобно, все-таки фронтовой товарищ» — и говорит:

— Заходите, пожалуйста, все заходите, может, чем-нибудь угоститесь…

— Молочком, — воркует одна девица, и все три изнемогают от смеха.

— Спасибо, старик, — говорит Блю. — Я б с удовольствием. Но мы и так, понимаешь, опаздываем. С самого начала, понимаешь, не везет, то с фараоном на перекрестке полаялись, а теперь вдруг спохватился — на пианино бумажник забыл. Может, подбросил бы деньжат под чек…

Девицы затихают и как зачарованные ждут, что же дальше; так зрители следят за фокусником, который сейчас извлечет золотые часы из уха сельского лоботряса. Томлина тяготит уже не только хамство Блю, но само его присутствие. Ему не только противно, но и неловко. Так прочтет человек о подброшенной бомбе и вдруг сообразит, до чего же много на свете низкой подлости и до чего легко ей все сходит с рук, и становится человеку неловко. Он видит, что Блю решительно наплевать и на него, и на его мать, а ей тоже неловко, что она мнется в дверях и не знает, уходить или оставаться. Кстати, ему странно, когда это Блю успел заделаться майором, демобилизовался он лейтенантом. И еще странно Томлину, как это Блю попал в «Леандр» — он, между прочим, кажется, и весло-то держать не умел.

И Томлин рад отдать пять фунтов под чек, только бы поскорей отделаться от майора Блю. Он почти не удивляется, когда получает этот чек обратно из своего банка с отметкой «не опл.».

Но теперь, после стольких лет, узнав старинного друга, он совершенно не намерен ему потакать. Весьма холодно он отвечает:

— Да, припоминаю — и тебя, и твой чек на пять фунтов.

— А как же, старик. Чека не помню, но мне для друга вообще никогда ничего не жалко — для настоящего друга. Значит, слушай, старик. Я к тебе насчет Флори — я дико за нее беспокоюсь.

— Флори?

— Ну, дочка моя, Флори, моя единственная дочь. Единственный ребенок. Да ты что? Ты ж в ней души не чаял. Не помнишь, что ли, как она у тебя на коленях сидела, когда молитвы читала?

— Нет, увы, запамятовал. Я даже не знал, что ты женат.

— Женат? Кто сказал женат? Все намеки какие-то. Чек еще какой-то. При чем тут этот чек? — Блю вдруг лезет в бутылку.

Да, Томлин вспоминает: когда его уличали во лжи, припирали к стенке, он всегда ужасно негодовал.

Томлин говорит;

— Никаких намеков. Просто раз ты говоришь — дочь, то, естественно…

— То-то и оно, старик. — Блю решил простить ему обиду. — У бедной девочки, кроме меня, никого, так что, сам понимаешь, тут у отца двойная ответственность. И ей-богу, я для нее ничего не жалел. Но у человека ведь и работа, я не могу только при ней состоять, ну и — в общем, Уилли, удрала она. Прямо сегодня. С одним малым, тут по соседству. Жулик и ничтожество. Но я выведал, куда они едут. В Лондон. Будут на Пэддингтонском вокзале в девять тридцать. Если ты выезжаешь сразу, ты успеваешь их перехватить. У тебя еще сорок минут.

— Извини меня, Блю, но я твою Флори никогда не видел…

— Минуточку, старик. Семнадцатилетний ребенок попался в лапы к подонку, ничтожеству. Известный двоеженец. Срок за такие штуки схлопотал, под именем Кэффи. Низкий негодяй, пробы негде ставить, алкоголик, долгов не отдает. Она с ним погибнет, просто погибнет. Сам подумай — совсем девочка, наивная, как слепой котенок. И тебе-то надо заскочить на вокзал, и все дела, сказать; Флори, мол, папа в отчаянии, он приедет ночным поездом, он просит только его дождаться. Всего пару часов подождать. Ради папы. Это ж никого ни к чему не обязывает. Попроси просто. Ну, скажет «нет», значит, ничего не попишешь. Не знаю, как я это переживу, но ничего не попишешь. И не скажет она «нет», старик. Уж будьте уверены. Она добрая девочка, любит своего папу, как мать родную не любят. Если б ее эта сволочь не обработала, она б никогда на такое не пошла. Она меня подождет, а тебе потом будет благодарна, старик, до конца своих дней будет тебе благодарна. Ты ее сразу узнаешь. Хорошенькая такая, волосики светлые, голубые глазки. Выглядит моложе своих лет — совсем ребенок. Да, и она, значит, в длинном зеленом пальто и в зеленой шляпке. А он — не знаю, он в чем, но такой хмырь, черные усы, и — слушай, старик, — если он хоть слово вякнет, ты сразу зови полицию. Он моментально слиняет.