Дом англичанина - [144]

Мужчина же наступает на Томлина и цедит сквозь зубы:

— Отстанешь ты или нет?

Томлин во избежание осложнений с ним не связывается и вновь адресуется к девице:

— Вы, вероятно, слышали обо мне. Припомните. Уилли Томлин. Я друг вашего отца — старинный друг.

Кэффи отбрасывает Томлина на метр:

— Ты чего задумал, липучка старая? Врезать тебе, что ли?

Томлин, которого все больше раздражает мысль, что Блю впутал его в эту нелепую историю, видимо, не найдя второго такого дурака, отпихивает нахала и говорит:

— Ну-ну, без глупостей.

— Глупостей? Это мы еще посмотрим, кто у нас глупый!

— Полагаю, нам лучше обойтись без полиции.

— Полиции! — вопит тот. — При чем тут полиция? — И он изо всей силы наступает каблуком Томлину на ногу.

Томлин выходит из себя, вдруг и окончательно. Возмущенная душа его жаждет ответа — почему, в конце концов, подлецы и проходимцы морочат ему голову и делают из него посмешище только за то, что он приличный человек? Срывающимся голосом он кричит:

— Ах, при чем тут полиция? Да, мистер Кэффи? Это уж вам лучше знать. Я не сидел.

— Сидел? Ах ты, сука. Сидел, говоришь? — Он примеряет удар. Томлин думает: «Я покажу вам овцу», — бьет его по носу и получает в ухо. Девица визжит, бегут носильщики, полисмены. Их растаскивают. У Кэффи течет из носа кровь, он взывает к правосудию. Мисс Блю кричит, не унимаясь, что все начал Томлин, он, он первый ударил.

Томлина берут под конвой. Он объявляет, что Кэффи задумал соблазнить эту девочку, дочь старинного друга, и есть основания подозревать его в двоеженстве. Уводят обоих, мисс Блю обзывает их вслед сволочами, подонками, хамами — и она не желает больше их видеть.

Наутро знакомый берет Томлина на поруки, Томлин едет домой и там обнаруживает девицу. Бандит доставил ее по этому адресу. Почти всю ночь она билась в истерике и теперь пьет бренди, ибо ей надо успокоить нервы, чтобы встать.

Правда, она опасается, что, если она сразу встанет, она не сможет проглотить ни крошки. Этот гад Томлин все здоровье ей загубил, а не только что жизнь.

Томлин звонит Блю, и в три часа тот является. Он с порога приветствует Томлина и стукает его по плечу так, что он шатается.

Блю совершенно расплылся, лицо пошло пятнами, как окорок по срезу, сизый нос, красные глазки. Он в старом твидовом пальто с кожаными заплатами на локтях и безумно узких и грязных брючках. Поколебав Томлина, он и сам несколько колеблется на ногах и хохочет. Настроение у него отличное. Он заранее спрыснул встречу и весь сияет. Он буквально в восторге от операции, которую так удачно провернул Томлин.

— Ну, а что я говорил? Это же прямой расчет, как на дерби. Я знал, что у мерзавца кишка тонка. Ты увидишь, он глаз больше не покажет. — И он добавляет с глубоким удовлетворением; — Будет знать, как надувать старого полковника.

Затем он берет у Томлина взаймы фунт — надо расплатиться за такси, опрокидывает еще два двойных виски и спешит наверх к своей ненаглядной крошке. За ним захлопывается дверь, и тотчас оттуда несется шум, более всего напоминающий звуки битвы изнеможенного дога с дюжиной слабонервных фоксиков. Фоксики визжат, заливаются, тявкают без передышки; дог рычит, пыхтит и стонет.

Наконец полковник Блю спускается вниз, еще более красный и опухший, чем прежде, восклицает:

— Ой-ой-ой, ну и наворотил ты дел! — падает в кресло, требует виски и опрокидывает, не разбавляя.

— Просто кошмар, тихий ужас какой-то, — произносит он. — Бедняжка Флори, бедная девочка. Да, ты, конечно, не подумал. Сам несемейный, отсюда полное непонимание. И где тебе представить чувства девушки в такой переделке — когда все счастье жизни летит в тартарары! Но я, но мои чувства? О нет, кто же станет щадить бедного старого солдата! Я просто дурак, что на это надеялся. Вся беда моя, что я не тебе чета, рыба холодная без малейшего чувства ответственности. Несчастная всю ночь рыдает, не смыкает глаз, а тебе хоть бы хны! Но теперь — предупреждаю! — ты лучше от нее подальше, если тебе только жить не надоело. Ты до того ее довел, что она готова тебя хлебным ножом пырнуть. — Он переводит дух, отхлебывает виски, простирает руки, взывает к Томлину:

— Господи, и как тебя угораздило?

— Когда, да что такое?..

— Зачем было бить его, оскорблять? Ты спятил, наверное, если не надрался. Хотя чего от таких и ждать? Мямли затрушенные, вечно боитесь, как бы чего не вышло, и пальцем в небо попадаете.

— Ты же сам сказал, он сидел.

— Хоссподи, а ему-то зачем это было докладывать! Это клевета, а за клевету привлекают. Закона, что ли, не знаешь? Тем более, старик, он, между нами, в общем-то, вроде и не сидел.

— Ты сказал, он двоеженец.

— Ну да! — Полковник окончательно теряет терпение. — Двоеженец он и есть — перед богом! Но он не женился на них — ни на одной. А насчет тюрьмы, так его три года назад, правда, к отсидке присудили, но он, Флори божится, туда даже носа не показывал. Ты уж прости, старик, но неужели я мог подумать, что ты такое сморозишь? А теперь прямо не знаю, как ты выкрутишься, тебе ужас что могут припаять. По клевете статья — это вещь серьезная, и действительно — тут не до шуток. Это каждый станет всех подонками обзывать, да еще у нас в Англии — только этого не хватало! Мало ли кто подонок! В Англии охраняются права граждан. Конечно, ты можешь принести извинения. Но еще вопрос — примет он их или нет? Он совершенно не обязан. У него все козыри на руках.