Дом англичанина - [138]

И Джульетта почувствовала, как ее охватила злость. Ей придется опять носить в себе ребенка Мориса. Она прочла это в глазах мужа. И поняла по его ответу, когда заговорила с ним.

— Ты тоже будешь ходить на солнце раздетый? — спросила она.

— Отчего же… а… да! Да, пока я здесь, я бы хотел… полагаю, посторонним сюда вход воспрещен?

Его глаза затеплились отчаянной смелостью желания, он смотрел, как вздымается под пеньюаром ее чуткая грудь. В этом смысле он тоже был мужчиной, он принимал вызов мира — его мужская смелость не была подавлена полностью. Он дерзнет ходить на солнце, даже если будет смешон.

Но он весь пропитался этим миром с его оковами и ублюдочной приниженностью. Помечен клеймом, которое не было знаком высокой пробы.

В этот миг само совершенство, вся золотисто-розовая от солнца, но с сердцем, похожим на опавшую розу, она желала спуститься вниз, к горячему, застенчивому крестьянину и понести от него ребенка. Ее чувства поникли, как лепестки. Она видела, как играет кровь на его загорелом лице, видела пламя в синих, южных глазах, и в ответ в ней вспыхнул огонь. Он мог бы стать для нее плодотворным солнечным омовением, которого она жаждала.

Тем не менее ее следующий ребенок будет ребенком Мориса. Такова уж роковая цепь неизбежности.

Кэтрин Мэнсфилд (1888–1923) КУКОЛЬНЫЙ ДОМ

Когда милая старенькая миссис Хэй, погостив у Бэрнелов, уехала домой, в город, она прислала детям в подарок кукольный дом. Дом был такой большой, что возчик и Пат вдвоем внесли его во двор и там оставили, пристроив на два ящика возле двери в курятник. Здесь ему ничего не грозило — дело было летом. А когда его нужно будет внести в дом, запах краски успеет выветриться. Потому что, право же, от запаха краски, который шел из этого дома («спасибо, конечно, старенькой миссис Хэй — такой щедрый подарок»), по мнению тети Верил, можно было серьезно заболеть. Даже еще до того, как снимут рогожи, в которые он был завернут. А уж тогда…

Так он и стоял, этот кукольный дом, темный, маслянистый, шпинатно-зеленый, с ярко-желтыми украшениями. Две приземистые трубы, наклеенные на крыше, были выкрашены красным и белым, а дверь, поблескивая желтым лаком, напоминала кусок желтой помадки. Четыре окошка, настоящих окошка, были разделены пополам широкой зеленой полосой. И еще было крошечное крылечко, желтое, и по бокам с его крыши свисали большие засохшие капли краски.

Чудесный, чудесный домик. И как можно ворчать на запах? Это тоже часть радости, часть новизны.

— Откройте его поскорее кто-нибудь!

Крючок сбоку заело. Пат приподнял его перочинным ножом, и вся передняя стена откинулась наружу. Вот, пожалуйста, одновременно видна и гостиная, и столовая, и кухня, и две спаленки. Вот как должны открываться дома. Почему все дома так не открываются? Насколько же это интереснее, чем заглядывать через приоткрытую дверь в жалкую прихожую с вешалкой для шляп и двумя зонтами! А тут — ведь правда? — видишь все то, что так хочется узнать про дом, когда подносишь руку к дверному молотку. Может быть, так бог отпирает дома в глухую полночь, когда бесшумно обходит их в сопровождении своего ангела.

«О-ой!» По звуку могло показаться, что девочки Бэрнел в отчаянии. Это было так удивительно. Так невыносимо прекрасно. Ничего подобного они в жизни не видели. Все комнаты были оклеены обоями. На стенах висели картины, написанные краской на обоях вместе с золочеными рамами. Везде, кроме кухни, на полах были постелены красные ковры, в гостиной стояли крошечные плюшевые красные стульчики, а в столовой — зеленые; столы, кровати с настоящими одеялами, колыбелька, печка, буфет и на нем крошечные тарелки и один большой кувшин. Но что понравилось Кейсе больше всего, понравилось просто ужасно, — это была лампа. Она стояла посередине стола в столовой, прелестная янтарная лампочка с белым абажуром. В ней даже налит был керосин — зажигай хоть сейчас, хотя она, конечно, не зажигалась, но что-то в ней было налито похожее на керосин, и если потрясти ее — переливалось.

Куклы папа и мама, рассевшиеся в гостиной очень неподвижно, будто только что упали в обморок, и их двое ребят, спящих наверху, были велики, не по размеру дома. Как будто оказались здесь случайно. А лампа была прелесть. Она словно улыбалась Кейсе, говорила: «Я здесь живу». Лампа была настоящая.

Наутро девочки Бэрнел помчались в школу чуть не бегом. Им так хотелось еще до звонка всем рассказать, описать… похвалиться своим кукольным домом.

— Рассказывать буду я, — сказала Изабелла, — потому что я старшая. А вы можете потом добавить. Но начну я.

Возразить было нечего. Изабелла любила командовать и всегда оказывалась права. Лотти и Кейся слишком хорошо знали, какую власть дает старшинство. Они шли по густым зарослям лютиков у края дороги и молчали.

— И я буду выбирать, кому первому прийти смотреть. Мама позволила.

Дома уже договорились, что пока кукольный дом стоит во дворе, девочки могут приглашать других школьниц, по две зараз, приходить и смотреть. Чай пить, конечно, не оставаться и не бегать по всему дому. Просто постоять спокойно во дворе, пока Изабелла показывает все чудеса, а Лотти и Кейся присутствуют с довольным видом.