Дом 4, корпус «Б» - [101]

Было больше половины десятого.

Официантки у дверей кухни над чем-то хихикали, похоже было, что там нежно раскудахтался куриный ансамбль.

Где же шофер? — спросил я себя, впрочем, я постоянно задавался этим вопросом. Давно бы ему пора быть тут. Наверняка заскочил на машине к родне в деревню, у них налакался, а теперь дрыхнет, выдыхает алкогольные пары, возможно, помогал колоть свинью, налопался кровяной колбасы, жирного — а я в результате сиди тут и жди. А где остальные? Где и с кем они досыпают ночь с пятницы на субботу? У них иное правило, нежели у меня. Им утро не в утро! Выспаться бы, наспаться! Будто это возможно. Нет, не выйдет, а как было бы хорошо, если бы человек мог выспаться впрок, хотя бы на четверть года вперед! Круговороту материи, ее стремлению принять людское обличье я споспешествовал, это несомненно — у меня жена и трое детей, этому я способствовал, да, но не проституции, а лишь циркуляции, никто не смеет меня ни в чем упрекнуть, никто не может мне никак возразить — отец и мать произвели на свет меня, а я с женой произвел на свет троих детей — Миро, Палё и Клару, я был, выходит, с братьями и сестрами проблеском вечности над отцовской и материнской ничтожностью, над моей и жениной ничтожностью проблесками вечности стали Клара, Палё и Миро — так в чем же оплошка? Ни в чем. Смысл жизни — в порядке, она идет, продолжается, материя циркулирует, не встречая препятствий, а чтобы в людском обличье ей было во что одеваться — об этом, не жалея сил, забочусь я: и пусть любой поглядит, как эта циркулирующая материя теперь одевается, и не только у нас, но нашими стараниями и за границей!

Не знаю, все ли эти думы родились за столом в кафе гостиницы «Спорт» и не родятся ли они и здесь, на этой постели; вероятно, они перемешиваются, взаимно дополняют друг друга, но, пожалуй, это не имеет значения.

Официантка, эта черно-белая прелесть, подошла к моему столику, все забрала, вытерла, поставила передо мной чистую пепельницу.

— Спасибо большое.

— Что вы, пожалуйста! — Она сказала это так подкупающе, такой милый кусочек сердца вложила в эти слова, что у меня даже голова пошла кругом.

Наверняка она бы у меня пошла кругом и сейчас, да вот не получается. Шея и плечи мои в жесткой гипсовой повязке, туго забандажированы, забандажирован я и в других местах — и здесь, на этой постели, я, собственно, впервые собираю воедино все, что случилось со мной в ту субботу, и ищу, где я дал маху. Случилось это недавно, а какое это далекое прошлое! Где ошибка? В чем?

Маленькая кооперативная квартира с приятно жаркой Каролькой.

Гостиница, кафе-ресторан «Спорт».

Черно-белая официантка, черно-белая прелесть с вызывающе красивыми икрами и, главное, бедрами.

Радиус, радиус действия. Не только моторы, но все в этом мире установлено на определенный радиус действия, и этот раз и навсегда тебе сужденный, пусть какой угодно, этот радиус не превзойдешь, не растянешь. Это невозможно… Не превзошла его ни бедняга пани Блажейова — ослепла она, ни страдалица пани Бакайова — эта открыла однажды ночью газ, брякнулась на пол, аж дом загудел… Никто из нас троих, что тут лежит, не превзошел этого радиуса, а лежим мы тут, собственно, потому, что хотели его превзойти. Все трое молчим, задумавшись, и глядим на эту вот искусственную мини-елочку, на которой горят мини-лампочки, такими елочками часто украшают шоферы автобусы и машины, возможно для того, чтобы мы помнили, что наш радиус действия точно вымерен: семья, родные, друзья и — стоп. Летать дальше — это, пожалуй, уже не столь безопасно. Вещи начинают разбираться в людях и отказываются повиноваться. Это безумство, но иной раз они не повинуются, вступая со своей партией в людскую слаженность, они тоже просят слова — и тут, брат, у тебя есть над чем поразмыслить. Вещи? Да, вещи… Отец не своей головой дошел до этого, это ему досталось в наследство, бог весть от кого — так вот, в конце года, когда, дескать, дни укорачиваются, а ночи становятся до ужаса длинные, тогда, дескать, вещи просят слова. Какого слова? Какие вещи?

Да, кафе-ресторан гостиницы «Спорт».

Мировые стандарты, подумал я, ничего не поделаешь. Кафе-ресторан… Я уже позавтракал, курил, читать тот ассортимент прессы, что был у меня в портфеле, мне не хотелось, я полагал — все прочитаю в машине. Как бы там ни было, а в машине лучше всего, тепло, уютно, даже обидно было бы глядеть из нее на тоскливый пейзаж, где ничего, кроме тумана, дыма, воронья, голых веток и пятен загаженной травы и воды. Лучше, чем рассказывать старые анекдоты, хотя это еще куда ни шло. Гораздо хуже их слушать, это уж совсем мука… И конечно, лучше читать, чем рассуждать об истощенном крае, об истощенной нашей планете, о загрязненных океанах, об удушливой атмосфере… Так я размышлял в ожидании шофера.

В кафе вошел — на первый взгляд мне показалось — Вило, но вошел не он, этот был в такой же, как у Вило, новой темно-коричневой кожаной куртке, на голове нечто светло-коричневое, трудно даже понять, шапка ли это или шляпа, — шофер Вило тоже носит такой убор на голове. Действительно, понять было трудно — в нашем мире все так сверх меры, сверх нормы сексуализировано, что даже Вило не знает, как ему называть этот странный предмет, и называет его всегда «презервуаром»… И смачно, со всякими намеками, смеется над этим названием… Возможно, думает, что он единственный его автор. Итак, в кафе вошел тот, кто не был Вило. На нем были черные брюки, значительно расширенные от колен, на ногах светло-коричневые туфли, типа мокасин, такого же цвета, как и то, что было на голове, — подобные брюки и обувь Вило не носит. Был то не Вило, а мужчина примерно его возраста — статный, достаточно рослый.