Должность во Вселенной. Время больших отрицаний - [42]

Он достал из кармана ЧЛВ, взглянул: ого, он здесь уже семь с половиной часов… да полчаса в пути. Восемь часов со времени завтрака (правда, плотного) – и ни крошки во рту. Пец вызвал секретаршу:

– Нина, принесите мне из буфета чаю и поесть. Что будет, по вашему усмотрению.

В ожидании секретарши (теперь, когда вспомнил, есть хотелось немилосердно) он просматривал и подписывал бумаги. Та вернулась с пустыми руками:

– В буфете ничего, Валерьян Вениаминович, хоть шаром… Даже сахару нет. Одни сырки плавленые окаменелые. Все подобрали. В столовой сейчас перерыв… Хотите, поделюсь своим запасом? У меня и чаю еще полный термос.

Пец покачал головой: нет, если использовать директорские преимущества, то не так. («Надо решать с новыми буфетами и столовой – не откладывая!»)

– Спасибо, Нина. Вызовите лучше машину. По-моему, я заработал передышку.

…И последняя мысль – уже за проходной, когда садился в машину: «А ведь аэростатная кабина Корнева – это и есть следующий после кольцевого лифта этап проникновения в Шар! Да, сначала маленькая кабина из плексигласа… Но ведь пространства там предостаточно для множества аэростатов и всего, что они поднимут. Воздух спокоен: внешние ветры не чувствуются, внутренних нет…»

Валерьяну Вениаминовичу стало бодрее: забрезжила возможность обжить Шар до двух километров физических – и в то же время как-то не по себе. Уж очень стремительно нарастала лавина идей и дел. «К чему-то мы придем завтра? И не в переносном смысле завтра, в прямом. Может, даже сегодня к вечеру…»

III

В Катагани: 6 апреля, 10 час 1 мин 25 сек

На уровне координатора: 6 + 3 апреля, 3 час 10 мин

Когда он вошел в квартиру, жена встревожилась:

– Почему так рано? Захворал?

– Нет, даже напротив – очень хочу есть.

– Я только убралась, еще в магазин не ходила… Ничего, сейчас что-нибудь сообразим.

Она заглянула в холодильник, в буфет, в кухонный столик – «сообразила» холодную отварную картошку с селедкой, яичницу, заварила чай по его вкусу. Пец сидел на кухне, в нетерпении выкладывая фигуры из вилок и ножей.

– Видишь, как плохо, что нет телефона, – сказала жена. – Ты бы позвонил, и к твоему приезду все готово.

– Это верно. Только ты не представляешь, что бы здесь творилось, будь у нас телефон.

«А ведь придется его, черта, ставить. И не только: телеканал сюда из Шара провести, служебный телевизор с инвертором на ночной столик… А куда денешься! Ведь сегодня я плелся в хвосте событий. Два молодых одаренных нахала, Корнев и Зискинд, вставили мне два фитиля. Так не годится».

Он принялся за картошку и яичницу. Жена подкладывала, следила, нравится ли, намазала хлеб маслом, налила чаю, села напротив. А Валерьян Вениаминович ел, крепко жуя, и думал о том, какие сложные отношения связывали его с этой женщиной. Впрочем, теперь, к старости, они стали проще.

…Он встретил ее, Юлю, Юлию Алексеевну, в Харькове в первый послевоенный год. Она была простая, с умеренным образованием, красивая и добрая. Она любила его с самого начала и до сих пор. Он ее тоже – первое время. Если быть точным, то и тогда он ее больше не любил, а – хотел; реакция хлебнувшего неустройств и воздержания мужчины: наверстать, взять свое, о чем мечталось и на фронте, и в лагерях, и в болотах Полесья. С ней было хорошо, спокойно: она признавала его превосходство над собой, ничего особенного для себя не требовала – и он, и жизнь устраивали ее какие есть. Она была хорошая жена, только он принимал ее не слишком всерьез – больше ценил науку, пытливую мысль, разговоры о мирах и проблемах. Насчет миров она была не очень.

Когда же она забеременела – а он как раз рвался к успеху, писал диссертацию, жили скверно, у частника на окраине, ребенок мог сильно осложнить жизнь, – он ничего не сказал ей, только замкнулся, стал холоден, раздражителен. Она все поняла, избавилась от плода; в то время это было непросто.

Потом пришли успех и квартира, докторская степень и кафедра в Самарканде. Юля гордилась его достижениями больше, чем он сам. Но детей не было. А ему как раз загорелось (да и годы подпирали) сына, наследника. Или хоть дочь. Присмотрел себе другую, ушел к ней жить, решил развестись с Юлей. На суде так и заявил, что разводится из-за отсутствия детей. Она печально согласилась.

А месяц спустя встретил ее в сквере на скамейке: в осеннем пальто, с книжкой – отцветший, выброшенный им пустоцвет, увидел ее взгляд. Сердце у него перевернулось. И сейчас, когда об этом вспомнил, стало не по себе: как он мог совершить такое – наполовину убийство?.. Вернулся. Она простила. Ему она прощала все.

(А та, другая, родила сына. И хоть дал ему свою фамилию, безукоризненно платил алименты, но оскорбленная женщина поклялась, что сын никогда не увидит отца и не услышит о нем ничего хорошего. И обещание свое сдержала. Так что наследником он обзавелся, но сыном – нет.)

И перед Юлей осталось некое чувство вины, а заодно и упрека к ней, что слишком покорно тогда, молодая, поняла и выполнила его волю, не поставила на своем. И пустота в доме, где есть все, кроме детей.

– Может, тебе туда привозить что-нибудь? – спросила она. Пец мотнул головой. – Ах ну да: дом есть дом, семья есть семья… – Юлия Алексеевна улыбнулась; в этой улыбке была снисходительность к его упрямству и немного горечи: дом-то есть, а вот семья…