Долой стыд - [3]

— Муся, вы прекрасно знаете, что теперь это не считается извращением.

— Вот именно, не считается. Но не перестаёт им быть. И не называйте меня Мусей!

Я называю её Мусей в отместку за то, что она называет меня доктором.

— Поколения феминисток боролись за то, чтобы женщина имела право любить сама, а не быть простым объектом вожделений, и вот теперь я отказываюсь от всего, за что заплатили такую дорогую цену. Я чувствую себя предательницей! И даже хуже!

— Полагаю, в основном поколения феминисток боролись за гражданские права. Ну, знаете, голосовать, получать равную заработную плату и занимать руководящие посты.

— А любить — это что, не гражданское право? У рабов его отнимают в первую очередь.

— ...

— В масштабах большого мира.

— Муся, послушайте меня. Вы не живёте в большом мире. Никто не живёт в большом мире. Каждый живёт в очень маленьком мирке, в окружении очень немногих людей. Важно лишь их мнение. А по мнению вашей страты, Муся, с вами всё ОК.

— Вы так говорите, как будто я других людей не вижу. Как будто на луне сижу. В резервации.

— Ну. Где и каких других людей вы видите?

— ...Да просто на улице. В конце концов, кассиршу в супермаркете.

— Кассирша в супермаркете нагрубила вам из-за того, что вы феминистка?

— У меня, между прочим, на лбу не написано, что я феминистка! Но я всегда смотрю на неё и думаю, что если бы она знала, то сделала бы что-нибудь ужасное. Плюнула или зажала нос.

— Это какая-то одна и та же кассирша?

— ...Нет, кассирша вообще.

— И с чего ей зажимать нос? Вы считаете, что от вас плохо пахнет?

— Нет! Я так не считаю! Но если кто-нибудь захочет дать мне понять, что от меня воняет, ему совершенно не обязательно вонь почувствовать!

— Но почему кому-то должно захотеться именно этого?

— Наверное, есть во мне что-то такое, располагающее. Потенциальная вонючесть, образно говоря.

— Образное мышление — прямая дорога к шизофрении.

Нужно было выбирать психиатрию.

Вслед за Мусей пожаловал Нестор.

Представился он при первой встрече так: «Меня зовут Нестор». И после паузы, со значением: «Как Махно».

Я предположил, что по этому поводу мы и будем лечиться. Мало ли на свете было Несторов: Нестор-летописец, Нестор царь Пилоса, Нестор Кукольник — чем плох Нестор Кукольник? — или хотя бы Нестор Петрович из «Большой перемены». Знаменательный выбор Нестора Махно сулил долгие изматывающие часы разговоров ни о чём: природе власти, текущей политике нашего государства и сопредельных стран. Но всё оказалось гораздо хуже.

Представившись, он не спеша показал мне удостоверение и разулыбался.

— Ну и что будем с вами делать? Разоблачать или перевоспитывать?

Они долго ломали головы, решая, какое дать название своей организации. Им не хотелось иметь что-либо общее с параллельными госструктурами и не хотелось быть обвинёнными в рабском копировании западного опыта. Им, например, очень нравилось слово бюро, но от него отказались — так же как от слов комитет и служба, которые не нравились совсем. (Это в духе неофитов: придавать такое значение вывеске, не понимая, что людям со стороны безразлично, как будет называться организация, усвоившая все функции и пороки спецслужб.)

Организаторы ещё немного поскрипели мозгами, и на свет явился Демократический Контроль.

Проклятый пакт от двадцать третьего августа! До него они были вынуждены большую часть времени и энергии тратить на вражду с государством. Урегулирование дало им возможность всерьёз взяться за граждан. На заводы они, разумеется, не пошли — а кто пошёл, написал истерические манифесты о непригодности родного народа к демократии, — но интеллигенция оказалась в их полной власти.

На гуманитарных факультетах царит атмосфера ментального насилия. В либеральных СМИ дисциплина как в тюрьме. Работников бюджетной сферы, после того как те возвращаются с полупринудительных митингов в поддержку власти, вынуждают рассказывать в соцсетях, насколько эти митинги были принудительны. Если оружие госструктур — клевета, увольнение и Уголовный кодекс, оружие Демократического Контроля — клевета, бойкот и травля. В другой жизни мы думали, что страшно — это когда людей убивают на улицах или увозят на чёрных машинах в ночь и неизвестность. Страшно — это когда тебе с улыбкой пожимают руку и никто не верит, что именно сейчас тебя убили и увезли.

Как бы там ни было, с Нестором у меня не сложилось.

Он знает, что я его не только ненавижу, но и боюсь до усрачки. Он смотрит на меня своими снулыми глазами. Он говорит, что не хочет проблем. А кто хочет проблем? Кто бегает по улицам и кричит: эй, проблемы, ау?! Каждый раз, приходя за отчётом, он норовит получить заодно полноценный сеанс — у Нестора маленькое всё, кроме комплексов, — и, само собой, не платит ни копейки.

Сегодня у него было отличное настроение, выразившееся в граде насмешек над моими клиентами. Он считал их более убогими, чем он сам, и это его окрыляло. Прошедшись по чужим неврозам, он ощутил себя Люцифером. Ощутив себя Люцифером, он сказал:

— А что, доктор, у вас ведь наверняка есть секретная папочка на майора?

Среди способов самоубийства я никогда не рассматривал вариант «замутить с Нестором».