Долина в огне - [79]

— Тебя известят, — сказал наконец епископ. Он поднял руку и сложил пальцы для крестного знамения.

Бенедикт опустил голову.

— Во имя отца и сына... — услышал он голос епископа.

9

Он нес алюминиевые судки: в нижний мать налила горячий кофе, судок грел ему ногу. Завод молчал: из труб вился тонкий дымок, как будто в корпусах шла работа, но было тихо. Литвацкая Яма опустела. Лишь старухи в темных платках торопливо проходили по узким улицам, а на перекрестках бесприютно повизгивали собаки. Кошки сидели под крылечками и смотрели вслед Бенедикту. Близился полдень.

У стальных ворот завода стояли охранники в касках времен первой мировой войны. Высокий кирпичный забор с колючей проволокой поверху опоясывал всю территорию завода; тут и там виднелись люди в военной форме, они угрюмо сидели на солнце с ружьями в руках. В высокой сторожевой башне, с которой можно было обозревать город и Литвацкую Яму, дежурило еще несколько солдат с пулеметами. Больше никого не было видно. Бенедикт пошел через железнодорожные пути к воротам.

— Тебе чего? — спросил его высоченный солдат, глядя на него сверху вниз.

Бенедикт стоял перед ним, не зная, что ответить. Солдат лениво ткнул его стволом ружья. Бенедикт вздрогнул; солдат слегка усмехнулся. Бенедикт молча поднял судки и показал ему. Солдат поглядел на них.

— Моя мать, — с трудом выговорил Бенедикт, — велела мне отнести отцу завтрак.

— Как зовут твоего отца?

— Винсентас Блуманис, — ответил Бенедикт.

— А-а, литвак!.. — протянул тот, потом снова поглядел на Бенедикта и задумался. — Он там, что ли? — солдат мотнул головой в сторону завода.

Бенедикт заглянул ему за спину: стальные ворота были заперты, — накрепко заперты, как ворота тюрьмы; в них была прорезана только узкая дверь, в нее мог пройти всего один человек. Бенедикт утвердительно мотнул головой.

— Как, говоришь, его зовут? — снова спросил часовой и сосредоточенно уставился на мальчика в ожидании ответа. Стараясь говорить спокойно, моргая от напряжения, Бенедикт повторил фамилию отца. Солдат посмотрел на него с кислым видом, протянул руку к судкам и, открыв верхний, вынул из него бутерброд. Он отделил один ломтик от другого и презрительно фыркнул: между ними не было ничего, хлеб был лишь скудно помазан жиром. Затем он заглянул в судок с кофе и погрузил в него палец.

— Теплый, — произнес он с подозрением.

— Я живу недалеко отсюда, — пояснил Бенедикт.

Солдат закрыл судки и сказал:

— Если твой старик тут, еды ему хватает. Проваливай-ка лучше подобру-поздорову.

Бенедикт стоял в нерешительности.

— Ну, — приказал часовой, надвигаясь на него с угрожающим видом. Бенедикт круто повернулся и побежал, а часовой разразился громким смехом.

— Эй, паренек! — позвал он. — Иди обратно!

Бенедикт остановился и недоверчиво оглянулся на часового. Внезапно над его ухом раздался оглушительный гудок, оповещавший о наступлении полдня. Бенедикт оцепенел от испуга, даже волосы зашевелились у него на голове.

— Иди сюда! — приказал часовой.

Бенедикт с опаской приблизился, не спуская глаз с солдата, и остановился так, чтобы тот не смог дотянуться до него. Согнув указательный палец, часовой весело поманил к себе Бенедикта. Мальчик сделал еще шаг, тогда часовой протянул руку и выхватил судки. Он открыл их и снова вытащил бутерброд, посмотрел на него, откусил и с отвращением выплюнул на землю. Затем понюхал кофе, сделал большой глоток, прополоскал себе рот и тоже выплюнул, а затем вылил из судка оставшийся кофе.

Проделав все это, он вернул судки Бенедикту и сказал:

— Ладно уж. Проходи.

Солдат стукнул прикладом в стальные ворота — дверца раскрылась, и Бенедикт прошел на заводской двор.

Мощеная дорожка вела мимо кирпичного навеса, где висели табельные доски; теперь здесь расположилась на скамьях полицейская охрана Сталелитейной компании. Солдаты играли в шашки. От них несло перегаром виски; из черных кобур торчали рукоятки револьверов, в козлах у стен стояли винтовки. Один солдат захохотал, отвел хмурый взгляд от шахматной доски и вдруг увидел Бенедикта, — он воззрился на него, будто завидел добычу. Бенедикт замер от страха и, показав на свои судки, почему-то так широко осклабился, что у него затрещало за ушами. Солдат, все так же пристально глядя на него, сплюнул на землю табачную жвачку и растер сапогом.

Бенедикт часто носил своему отцу горячие завтраки. Отец его работал на домне № 2. Она была похожа на гигантский горшок и, опутанная проводами, вся в трубах, лесенках и переходах, возвышалась над всеми остальными строениями завода. У самой печи стояла лебедка: она опускала и поднимала вагонетки. Их грузили железной рудой, известняком, коксом. Затем лебедка поднимала их вровень с вершиной печи, и вагонетки опрокидывали в печь свое содержимое. Медленно погружаясь на дно печи, оно накалялось от буйного газа и в конце концов плавилось, превращаясь в жидкий металл, который вытекал из печи через летку, словно живая река. Но теперь вагонетки, хотя они и двигались весьма деловито, были пусты. Пустые, они поднимались по наклонной линии к вершине печи, опрокидывались в пустую печь, а затем, громыхая, спускались вниз на «погрузку», чтобы снова проделать тот же путь. Мертвящая пустота чувствовалась за этим механическим шумом: одни только машины находились в движении. Огромные колеса грохотали и лязгали, рассекая воздух. Дым от замасленных тряпок выбивался из труб.