Долина в огне - [58]
Бенедикт сидел так несколько минут, а когда наконец поднял голову, в глазах у него было темно. Он закатал штанину и взглянул на укус. Нога покраснела. Поднявшись, он, прихрамывая, побрел вдоль улицы.
В конце концов Бенедикт остановил какого-то негра, который спешил на работу.
— Где живет Голди Перкач? — пробормотал он.
Негр серьезно посмотрел на него.
— Тебе не следует туда ходить, мальчуган, — сказал он, положив руку на плечо Бенедикта и глядя ему в глаза.
— Мне надо, — ответил Бенедикт, отводя глаза.
— Ты еще слишком мал, паренек, — сказал человек, резко толкая его назад, в сторону города.
Бенедикт сбросил его руку со своего плеча.
— Мне необходимо пойти туда, мистер! — вскричал он; бледное его лицо было мокро от слез.
Мужчина указал ему дорогу, и Бенедикт заковылял к дому на углу. Вьюнок обвивал крыльцо до самой крыши. Ставни на окнах были закрыты; дом казался необитаемым. Бенедикт уверенно постучал в дверь и замер. Минуту спустя хриплый голос проскрипел за дверью:
— Иди с черного хода!
Он спустился со ступенек, — ноги его словно одеревенели, колени не сгибались, — обогнул дом и пошел по узкой дорожке, по обеим сторонам которой за низенькой деревянной решеткой росли белые и желтые ирисы. За домом был двор, скрытый от взоров большими кустами бирючины и «снежных шаров». Дверь дома, выкрашенная потрескавшейся светлой краской, казалась обтянутой старой кожей. Она была неплотно прикрыта, и он потянул ее к себе, повторяя вполголоса: «Эта я, я!»
Он очутился на кухне; на плите кипел чайник; дверца холодильника была открыта, и он увидел полки, заставленные бутылками с пивом; рядом лежали куски бекона. На стене в золоченой раме истекал кровью Христос. За раму были засунуты крест-накрест две ветки пасхальной вербы. На веревке, протянутой через всю кухню, висело несколько пар длинных, сморщившихся шелковых чулок; рядом с ними — желтые и розовые женские сорочки и трусики. Приторно сладкий запах лекарства, смешанный с ароматом крепкого чая, наполнял кухню. Бенедикт уселся на стул, выкрашенный белой и красной краской, и стал ждать.
Он сидел напротив двери, которая вела в комнаты. Дверь была закрыта. Бенедикт напряженно вытянулся на стуле, словно в приемной учреждения; руки его непроизвольно сомкнулись — ладонь с ладонью — и лежали на коленях. Он закрыл глаза и бессознательно молился без слов, крепко стиснув зубы, тяжело дыша. Казалось, он не сидит на стуле, а бежит.
Хлопнула парадная дверь, — видимо, кто-то ушел, — и он услышал высокий и звонкий женский голос и приближающиеся легкие шаги, но продолжал сидеть не шевелясь, крепко сцепив на коленях руки. Дверь отворилась, и в кухню непринужденно, словно собираясь выпить утренний кофе, вошла совершенно голая рыжая девушка.
Она еле взглянула на него.
— Как ты попал на кухню? — спросила она сердито.
Лицо ее еще хранило сонное выражение, глаза слегка припухли. Она подошла к веревке, сдернула с нее два чулка, обернулась и вдруг возмущенно завизжала:
— Что ты здесь делаешь?
Бенедикт закрыл лицо руками, весь сжавшись.
Лицо девушки стало пунцовым от гнева, она подошла к нему, размахнулась и ударила его по щеке, а потом с плачем выбежала за дверь. Стоя в коридоре, она всхлипывала.
— Убирайся отсюда, мерзкий, грязный мальчишка? Я сейчас позову полицию! Голди! — закричала она. — Голди!
У Бенедикта лицо покрылось испариной, он утерся потными руками. Девушка за дверью впала в истерику. Она вопила, осыпая его бранью:
— Ты заплатишь за это, грязный оборвыш, вонючий литвак! Ты мне заплатишь за это! — И снова принялась звать: — Голди!
Бенедикт услышал чьи-то быстрые шаги, дверь стремительно распахнулась, и хриплый, густой, как у мужчины, голос заорал на него:
— Ты кто такой? Как ты попал сюда? Кто оставил дверь открытой?
Женщина вцепилась ему в волосы и приподняла со стула. Она оторвала его руки от лица, но Бенедикт крепко зажмурился.
— А-а-а! — Голди шумно втянула воздух и захлебнулась от негодования, широко разинув свой кроваво-красный рот. Она с такой силой продолжала тянуть его за волосы, что губы его невольно растянулись в страдальческую гримасу.
— Ты, хочешь, чтобы меня зацапали, да? — вопила она, задыхаясь от ярости.
Не открывая глаз, Бенедикт хрипло закричал:
— Где Винс?
Она дернула его за волосы так, что он оскалился.
— Какой такой Винс? — взвыла она. — Твой старик? Передай своему папаше, чтобы он не смел больше шляться сюда!
— Нет, мой брат, — пробормотал осипшим голосом Бенедикт.
— Знать не знаю твоего окаянного брата! — орала она, больно дергая его за волосы. — Скажи ему от меня, что, если я его когда-нибудь здесь увижу, я его выгоню из дома! Я велю своим девкам заплевать его! Убирайся отсюда! И если я еще раз увижу, что ты шатаешься здесь и подсматриваешь за нами — тебе не поздоровится! Я возьму палку, дрянной, сопливый мальчишка, и проломлю твою дурацкую башку! Господи боже мой, и от какой только матери ты родился?
Она поволокла его к открытой двери и вышвырнула во двор. Бенедикт упал в гущу ирисов. Дверь с шумом захлопнулась за ним, загремел засов,
Бенедикт так и не раскрыл глаз.
Александр Филонов о книге Джона Джея Робинсона «Темницы, Огонь и Мечи».Я всегда считал, что религии подобны людям: пока мы молоды, мы категоричны в своих суждениях, дерзки и готовы драться за них. И только с возрастом приходит умение понимать других и даже высшая форма дерзости – способность увидеть и признать собственные ошибки. Восточные религии, рассуждал я, веротерпимы и миролюбивы, в иудаизме – религии Ветхого Завета – молитва за мир занимает чуть ли не центральное место. И даже христианство – религия Нового Завета – уже пережило двадцать веков и набралось терпимости, но пока было помоложе – шли бесчисленные войны за веру, насильственное обращение язычников (вспомните хотя бы крещение Руси, когда киевлян загоняли в Днепр, чтобы народ принял крещение водой)… Поэтому, думал я, мусульманская религия, как самая молодая, столь воинственна и нетерпима к инакомыслию.
Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем.
После "Мастера и Маргариты" Михаила Булгакова выражение "написать роман о Понтии Пилате" вызывает, мягко говоря, двусмысленные ассоциации. Тем не менее, после успешного "Евангелия от Афрания" Кирилла Еськова, экспериментировать на эту тему вроде бы не считается совсем уж дурным тоном.1.0 — создание файла.
Роман «Гвади Бигва» принес его автору Лео Киачели широкую популярность и выдвинул в первые ряды советских прозаиков.Тема романа — преодоление пережитков прошлого, возрождение личности.С юмором и сочувствием к своему непутевому, беспечному герою — пришибленному нищетой и бесправием Гвади Бигве — показывает писатель, как в новых условиях жизни человек обретает достоинство, «выпрямляется», становится полноправным членом общества.Роман написан увлекательно, живо и читается с неослабевающим интересом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.