Долина в огне - [105]

Люди начали поспешно собираться. Бенедикт подошел к отцу.

— Папа, — сказал он, — тебе не холодно?

Отец посмотрел на него.

— У тебя есть шапка? — спросил он Бенедикта.

— Нет, — ответил мальчик.

Он ласково коснулся локтя отца и возвратился в сарайчик.

— Матушка Бернс, — сказал он, — сюда идут солдаты. Придется вам отсюда уходить.

До него донеслось спокойное ровное дыхание, и он на цыпочках приблизился к койке. В тишине он смотрел на нее, и ему пришло в голову, что, пожалуй, сейчас он впервые видит ее по-настоящему. Лицо матушки Бернс смягчилось во сне, но все же ему казалось, что даже сейчас оно хранит отпечаток непреклонной воли. Ее морщинистое лицо напоминало высохшее дно пруда, прорезанное бороздами; в мутном свете видны были резкие очертания ее ноздрей. Притаившись, он внимательно разглядывал ее, боясь, что она это заметит. Выражение сейчас у нее было суровое, замкнутое, и он вдруг почувствовал восхищение перед этой женщиной и, когда вспомнил, что хотел чему-то ее обучить, осознал, как он был заносчив. Он понял, что она просто нуждалась в людском обществе. Да, этой старой женщине, жившей в бедном домишке на самом краю Рва, где в бессонные ночи она часто следила, как мчатся по откосу огненные шары и с шипением падают в стоячие воды, необходимо было человеческое общество. А он являлся к ней каждое воскресное утро, уверенный, самодовольный, держа под мышкой, поближе к сердцу, свой катехизис, и важно поучал ее. «Что есть бог? Кто сотворил нас?» — спрашивал он, забывая спросить, кто она такая и откуда. Как вспышка молнии, его внезапно озарила мысль о том, какие огромные преимущества давал белый цвет кожи, даже когда это была кожа «литвацкого отребья». Очевидно, матушка Бернс и для него была всегда лишь старой негритянкой, которую он мог поучать и которой он, во имя господа бога, покровительствовал, а ведь он не посмел бы так держать себя в отношении кого-либо другого... В первый раз со дня их знакомства он почувствовал себя перед ней глупым мальчишкой.

— Миссис Бернс, — сказал Бенедикт и протянул было руку, чтобы разбудить ее, но не посмел. Теперь он робел перед ней.

Дождь безостановочно колотил по крыше, просачивался через нее, струйками падал на земляной пол. Мокрые волосы Бенедикта липли к голове, вся одежда промокла, на ресницах повисли капли и катились по щекам, — казалось, он плачет. Бенедикт был не в силах покинуть старую матушку Бернс. Сев возле ее кровати, он сложил руки на коленях, стараясь не заснуть, не пропустить то мгновение, когда она проснется. С каким выражением она на него поглядит, хотел бы он знать...

Лагерь замер, лишь ветер да дождь шумели на просторе. Он понял, что все уже ушли. Дождь стал сильнее, он барабанил по земле, словно швырял крошечные бомбы. Крыша хижины сильно протекала. Бенедикт натянул над койкой одеяло, и вода, скопившись, образовала в центре его небольшую лужицу. В хижине, кроме койки, стула и ящика, ничего не было.

Ему показалось, что сквозь шум дождя он различает ружейные выстрелы. Он подошел к двери и прислушался. Над лесом стоял густой рев дождя. Полянка мерцала в сером вечернем полумраке. И снова тревожащие звуки выстрелов... Было холодно. Бенедикт стал искать, чем бы затопить. Увидев деревянный ящик, он разломал его и сложил дощечки посреди хижины, потом подложил под них бумагу, зажег спичку и стал раздувать. От едкого дыма на глазах у Бенедикта теперь выступили настоящие слезы. Дощечки потрескивали, и он дул на них изо всех сил, чтобы они лучше разгорелись. Глаза жгло, и он снова подошел к двери, чтобы немного охладить их. Бенедикт стоял и глядел на сплошную стену ливня. Вдруг ему показалось, что по поляне кто-то идет. Он позвал.

К хижине приблизились двое мужчин. Одним из них был Клиффорд Кинг, который еще так недавно пытался уговорить матушку Бернс покинуть жилище. Он был весь в крови, — пуля пробила ему насквозь щеку. Рядом с ним шел рабочий, белый, — он тяжело дышал и на чем свет стоит проклинал дождь. Лицо его было забрызгано кровью раненого. «Какого же цвета кровь у нас и у них?» Красного, красного, красного!

— Садись, — сказал он Клиффорду, глаза которого потускнели, заволоклись пеленой, словно пруд после первого заморозка.

Обращаясь к Бенедикту, но не узнав его, Клиф сказал:

— Ну и дали же мы им жару! — Взор его немного прояснился, и легкая усмешка промелькнула на губах. Потом он вздрогнул всем телом и спросил: — Вода есть?

Бенедикт чуть не рассмеялся: вода непрерывным потоком лилась с потолка!

— Сейчас принесу, — ответил он, схватил ведро и бросился вниз по сонной лесной тропе к той самой запруде, у которой он встретился с матушкой Бернс. Он наполнил ведро и, ни разу не передохнув, дотащил его до хижины. Матушка Бернс уже поднялась, а второй мужчина, пришедший с раненым Клифом, укладывал его на койку, приговаривая:

— Простая царапина, самая простая царапина...

— Почему же ты не захватил оба ведра? — пожурила мальчика матушка Бернс.

2

Всю ночь в ушах Бенедикта раздавались стоны раненого, и он спал плохо. Он подложил под себя мешок и лежал на полу, свернувшись калачиком в углу комнаты. Было холодно. Ночью в хижину то и дело заходили рабочие проведать раненого. Пришел и Добрик. Он что-то сказал Клиффорду, но тот уже ничего не слышал. Добрик и не заметил Бенедикта. Бенедикту хотелось, как маленькому, потянуть его за пиджак, чтобы он хоть взглянул на него! Но мальчик слишком устал, чтобы двигаться. Матушка Бернс подошла к Бенедикту с чашкой крепкого чаю; он выпил, улегся поудобнее и проспал, как ему казалось, довольно долго. Сквозь сон он слышал стоны Клиффорда и почему-то раз сам закричал во сне. Потом почувствовал, как чья-то рука, от которой пахло хлебом и дрожжами, гладит его по голове.