Долина новой жизни - [24]

Навстречу мне попался мой новый знакомый, педагог Тардье. Он сразу заметил мое настроение и поздравил меня с успехом в моей новой жизни.

– Желаю вам достичь полного удовлетворения. Я сужу по себе. Моя деятельность в Европе приносила мне горькие разочарования, теперь я чувствую себя совершающим большое дело, и результаты его бесспорны. Я попрошу вас пожаловать со мной в одну из средних школ, куда я сейчас направляюсь.

Я охотно принял его приглашение и уже собрался следовать за ним к лифту, как вдруг ко мне подошел какой-то неизвестный в обычном сером костюме и передал, что Макс Куинслей желает меня видеть.

Мне пришлось отказаться от любезного приглашения Тардье, но он убедил меня, чтобы я после визита к Куинслею не возвращался домой прежде, чем не побываю в школе, где он будет оставаться очень долго.

По указанию своего провожатого я вышел на верхнюю площадку крыши и оттуда лифтом спустился на несколько этажей вниз, в другое крыло здания.

Я оказался в комнате, которая своей меблировкой походила на приемную в каком-либо европейском казенном учреждении. Здесь никого не было. Мне пришлось прождать добрых полчаса. Наконец, мой сопровождающий вновь появился и, приоткрыв дверь, знаком пригласил меня пройти в соседнюю комнату. Там за большим письменным столом я увидел знакомую мне фигуру Макса Куинслея. При моем появлении он встал и сделал несколько шагов навстречу. Он не поздоровался со мной. Черты его лица выражали раздражение, и руки нервно двигались, как будто не находили себе подходящего положения. Он уставился на меня своим проницательным взором и произнес:

– Что касается моих обещаний, то они выполнены, теперь очередь за вами, но… – он немного замялся, – но, мне кажется, вы начинаете не особенно хорошо. Вы вмешиваетесь в мои личные дела, я не могу этого позволить. Предупреждаю вас, что я не потерплю этого. С вашей стороны требуется безусловное послушание. Все, что не касается вас лично, не входит в круг вашей деятельности. После отца я являюсь здесь высшим управителем, и это я вас прошу запомнить раз навсегда!

Тут голос его сделался резким и поднялся почти до крика. Я был настолько поражен его словами и особенно тоном, что сразу не нашелся, что сказать.

– Я не понимаю, что я сделал, чтобы со мной обращались таким образом, начал я.

– Довольно, – прервал Куинслей, – из-за вас мне пришлось испытать неприятности. Чтобы мы с вами жили в мире, я еще раз предостерегаю вас: вина за все последствия падет исключительно на вас.

– Однако я не скажу, чтобы вы были особенно вежливы, – проговорил я, сдерживая свой гнев.

Куинслей более спокойным голосом сказал:

– Я очень сожалею, что не мог совладать с собой. Надеюсь, что впредь у нас не будет неприятностей. Я требую от вас беспрекословного послушания и благодарности за то, что для вас сделано. Если вы честный человек, вы должны чувствовать, что вы мне обязаны жизнью.

– Я никогда этого не забуду, – отвечал я, – но ради этого я не могу забыть других обязательств. Если вы говорите относительно мадам Гаро, то…

– Мадам Гаро! – перебил меня, опять раздражаясь, Куинслей. – Какое дело вам до мадам Гаро, какое отношение к ней вы имеете? Вы придаете значение вымыслу какой-то истерички. Неужто вы не понимаете, что даже сами по себе ваши предположения, подозрения по отношению ко мне унижают меня? Какое вы имели право принять участие в этой глупой истории? Но положим конец этому разговору, я предупредил вас, и считаю дело оконченным.

Он прошелся несколько раз из угла в угол по комнате, давая себе время успокоиться и, когда остановился передо мной, я узнал в нем того Куинслея, каким он был в Париже. Он протянул мне руку и заговорил мягким тоном:

– Горячность, которую я никогда не могу преодолеть – наследственный дар моего дедушки, с этим трудно справиться. Забудем наш разговор. Я знаю, вы получите назначение к Шервуду. Это замечательный руководитель. Ваш талант найдет там наилучшее применение. Мы будем еще не раз встречаться с вами и тогда поговорим, а теперь до свидания.

С чувством величайшего удовольствия оставил я кабинет этого человека. Но с облегчением я вздохнул только тогда, когда оказался на дорожке сада около большого канала. Тут, согласно указанию Тардье, я спустился вниз на станцию подземной электрической дороги и через десять минут пути в прекрасном вагоне уже стоял перед громадным зданием, где помещалась средняя школа № 62.

Когда я отыскал Тардье, он повел меня в один из классов, где как раз шли занятия.

– В этом здании, – объяснял он мне по пути, – помещается десять школ. В каждой из них по четыре класса. Все учение заканчивается в четыре года. Сюда поступают мальчики по окончании низшей школы, четырех лет. Восьми лет они уходят из средней школы, и если успехи их отличны, то они назначаются для прохождения курса специальных высших школ. Специальность их определяют чисто объективным методом, руководствуясь особенностями их ума и развития тех или других способностей.

Класс представлял из себя громадный, светлый зал, наполненный юношами, сидящими на скамьях, поставленных амфитеатром вокруг кафедры. Юноши производили впечатление здоровых и развитых физически, на наш европейский взгляд, приблизительно пятнадцати-шестнадцатилетних, тогда как им было не более семи. На кафедре стоял учитель, ничем не отличающийся по внешности от всех здешних жителей. Перед ним находилось несколько аппаратов, значение которых мне скоро стало понятным. Он преподавал им математику. Дети сидели смирно и почти не шевелились.