Долина надежды - [3]

Глаза ее сверкали, пока она упивалась броским великолепием общества, частью которого ей довелось стать сегодня вечером: блеском драгоценностей; тяжелыми ароматами духов и пудры, которые забивали куда более неприятные запахи; элегантными крошечными мушками черного атласа и высокими прическами светских модниц; морем изысканных тканей, натянутых на широкие обручи юбок из китового уса; корсажами, вырезанными столь искусно, что едва удерживали пышные груди; цветастыми поясами и кушаками, жилетами и прочими декоративными украшениями, кои носили мужчины; случайными росчерками военных мундиров; ливреями лакеев; париками, кружевными манжетами и оборками; веерами, которые закрывались и вновь раскрывались, передавая тайные кодированные послания влюбленным, – всей той роскошью и богатством, что царили повсюду!

Нынче вечером София чувствовала себя в ударе и, поглядывая на других девушек и признанных модниц, уверилась в том, что ее платье было самым красивым, хотя ради него ей пришлось выдержать битву со своей крестной матерью. Чопорная и прямолинейная леди Бернхэм, вырядившаяся в древний черный атлас, хотя и украшенный полагающимися широкими юбками и кружевными оборками на локтях, после смерти супруга обратилась в ярую евангелистку. С пылом, несвойственным ее классу, она окунулась в чтение Библии, погрузилась в деятельность миссионерских обществ и занялась добрыми делами для бедняков. Она категорически не одобряла все фривольное, включая выход девушек в свет, шикарные платья, презентации, увеселительные прогулки, пьесы, балы и все прочее, что отвлекало их внимание от проявлений духовного начала, достижения высоких целей или благотворительности. Она не покладая рук трудилась над религиозным пробуждением Софии, в чем, правда, не достигла видимых успехов.

Тем не менее, невзирая на отвращение к легкомысленному времяпрепровождению и собственную озабоченность духовным благоденствием Софии, леди Бернхэм сочла своим долгом сопровождать девушку нынче вечером вместо ее покойной матери, поскольку лорд Графтон категорически настаивал на том, чтобы его дочь, последний представитель рода Графтонов, была официально представлена высшему обществу. И хотя сама леди Бернхэм не видела в этом решительно никакой необходимости, она все же согласилась, пусть и неохотно, что титул налагает на его носителя определенные обязательства, и посему на время отложила в сторону собственные предубеждения. Она сочла, что, как только София выйдет в свет, ее отец сосредоточится на том, чтобы поскорее устроить дочери подобающий брачный союз, а затем, удалившись после замужества в деревню, София окажется вне досягаемости непристойных соблазнов высшего света и ступит на куда менее искушающую стезю добродетели в Сассексе. Леди Бернхэм сама росла и воспитывалась в деревне, придерживаясь твердого мнения, что там обрести благочестие куда легче, нежели в Лондоне.

Итак, леди Бернхэм, несмотря на полное неприятие тщеславного и фривольного времяпрепровождения, из собственного опыта прекрасно знала, какими должны быть манеры и официальное платье девушки, впервые вступающей в королевский салон или гостиную. На протяжении нескольких лет она была фрейлиной покойной королевы Каролины, а после этого – принцесс королевской фамилии, вследствие чего могла наставить Софию в ее приготовлениях. Но в обмен она заявила, что может наложить вето на любое платье, которое сочтет чересчур откровенным. К вящему унынию Софии, леди Бернхэм отказалась санкционировать модный низкий вырез, который выставлял на обозрение всю грудь, а заодно настояла на том, что венецианская карминовая парча, расшитая черной тесьмой и украшенная черными же лентами, которая так пришлась по вкусу Софии, была решительно неподходящей для юной девушки.

Вынужденная отказаться от венецианского кармина, София попыталась было выторговать взамен дозволение на использование макияжа. Губная помада и нечто вроде белил на лице считались отличительными признаками светской львицы, и если уж София полагала скромность своего декольте старомодно девической, то макияж должен был придать ей искушенный и зрелый вид. Как и следовало ожидать, подобная просьба подвигла леди Бернхэм на одну из ее нотаций.

– Макияж! – пришла она в настоящий ужас. – Поистине развращенное тщеславие. Немало красавиц погубили свои души ради красно-белого цвета лица. Не забывай, София, что Иезавель была размалеванной блудницей! И помни о том, какой конец ее постиг – ее сожрали собаки. Твоя мать никогда не прибегала к румянам. Усвой этот урок и удовлетворись тем цветом лица, который даровал тебе Господь.

София даже покраснела от негодования.

– Давайте оставим в покое Иезавель! Это было сто лет тому! А сейчас никто и слыхом не слыхивал о том, чтобы красивую леди разорвали собаки, – с вызовом заявила она.

Утром, накануне своего первого выхода в свет, она отправила горничную за пудрой, губной помадой и осветлителем кожи. Ей доводилось слышать, что макияж может оказаться ядовитым, поскольку пудру изготавливали из свинца, а цвет лица оживляли мышьяком, но в столь торжественный день она хотела выглядеть как можно лучше и потому сказала себе, что капелька румян ей ничуть не навредит. Девушка сочла, что отец будет так поражен и восхищен ее преображением, что отринет любые возражения, кои наверняка выдвинет леди Бернхэм. Она постаралась надежно спрятать те интригующие и волнительные маленькие баночки, которые ее горничная приобрела у одного знаменитого цирюльника.