Долина бессмертников - [82]

Бальгур, медленно поворачивая голову, скользил глазами по тугим шелушащимся стволам, мимолетно облизанным некогда промчавшимся здесь пожаром, задержал взгляд на подлеске, сходном со взъерошенными детишками, настороженно застывшими подле родителей, и на морщинистом обветренном лице его проступила бледная улыбка. Он поднял голову и увидел далеко за качающимися вершинами белые облака — верно, духи вычесали своих небесных овец и вороха их шерсти разложили просушить на солнце; бывает, что шерсть попадается слишком грязная, поэтому духи моют, затем, сердито ворча, выжимают ее, и тогда здесь, на земле, идет дождь, гремит гром… Опустив взор, Бальгур долго наблюдал преисполненную таинственного смысла суету муравьев, разглядывал палую хвою, отливающую тусклым золотом, потом среди неяркого разнотравья привычно отыскал растение, которое издавна привлекало его. Покрытое беловатым пухом, с мелкими желтыми цветами, собранными в кисточку, сухое даже на вид, оно обладало одним странным свойством, вызывавшим у старого князя тревожное недоумение. Бальгур никогда не упускал случая взглянуть на него — весной, летом, осенью и даже зимой, разгребая снег, и в любое время года находил его неизменным, что удивляло и ободряло старого князя, словно вид сверстника, упрямо не поддающегося старческому увяданию.

„Да, это всего лишь маленькое растение, — уже не в первый раз подумалось Бальгуру. — И хоть не радует оно глаз красотой своей, но радует сердце, ибо бессмертно… Кто знает, может, и человек не уходит после кончины своей в небесную страну духов, а остается в этом мире, возрождается снова и снова, как этот упрямый цветок…“

Бальгур еще раз огляделся, придирчиво и зорко, и место ему понравилось… Все здесь было причастно вечности — небо с облаками, всегда зеленые сосны и даже маленькие цветы, упорно не желающие умирать. Ему показалось, что все эти долгие годы они ждали его, дождались наконец и теперь радушно звали присоединиться к ним.

Князь окликнул начальника нукеров, и когда тот приблизился, негромко сказал:

— Заметь это место — здесь будет последняя моя коновязь!..

После этого он направился к носилкам и стал уже укладываться в них, но тут вдруг невообразимой силы вихрь сорвал с места и небо, и землю, закружил их, смешал, уничтожил, так что ничего, уже не осталось в мире, кроме этих не признающих смерти цветов, которые спокойно покачивались на страшном ветру, погасившем даже солнце…

…Уже давно-давно что-то мешало ему, тревожило и словно бы звало. Он долго не мог догадаться, в чем дело, и ощущал из-за этого смутную досаду, но постепенно мир высветлился, и тогда князь увидел, что прямо в глаза ему мерцает одинокая яркая звезда. Дрожащий венчик ее лучей жил какой-то своей маленькой беспокойной жизнью. Звезда эта почему-то оказалась единственной в круглом дымоходном отверстии юрты, и неба вокруг нее было не совсем черным.

„Утро или вечер?“ — подумал Бальгур, и тут до него донеслись негромкие голоса. Он с трудом повернул голову и долго всматривался, прежде чем узнал своих тысячников. Все пятеро они сидели вокруг горящего очага и негромко о чем-то переговаривались. Увидев, что князь пришел в себя, тысячники встали и молча подошли к его ложу. Они были в боевых одеяниях и при оружии.

Бальгур чувствовал, что он что-то должен был сделать еще, но не мог вспомнить, и это его беспокоило.

— Войска… все здесь? — тихо спросил он.

— Да, князь, войска готовы к походу, — отвечал кто - то из тысячников.

— Да… — князь закрыл глаза и надолго замолчал. Тысячники продолжали стоять, готовые выслушать последнюю волю умирающего главы рода.

И вдруг Бальгур вспомнил то последнее, что еще надлежало ему совершить в этом мире.

— Максар… позовите его, — с трудом проговорил старик.

Он слышал, как тотчас зашелестели голоса, как удалились торопливые шаги и кто-то окликал кого-то за стеной юрты. Бальгур собрал все свои последние силы, крепясь не потерять сознание до прихода сына.

— Отец…

Бальгур открыл глаза. Перед ним высилась статная фигура Максара.

— Сядь, — Бальгур помолчал и голосом ясным и твердым проговорил: — Когда приедешь в ставку, передай шаньюю, что Тумань был прав. А теперь ступай… я устал…

„Кажется, я сделал все… — облегченно думал Бальгур, медленно погружаясь в безбрежный океан мрака и забвения. — Да, теперь я сделал все…“

Он окончательно успокоился, и на бесшумных крыльях к нему слетела смерть…

В мир теней глава рода Солин отбыл в полном боевом убранстве и в сопровождении любимого коня. Покрытый золотой фольгой гроб был помещен в двойной бревенчатый сруб на глубине в четыре человеческих роста. В погребальную камеру, выстланную коврами тончайшей работы, положили по обычаю драгоценности, к которым покойный был равнодушен при жизни, поставили глиняные сосуды с зерном, молоком и хмельными напитками.

К исходу дня все было кончено. Земля — последнее прибежище всего, что было, есть и будет, — на две тысячи сто восемьдесят лет скрыла в бессолнечной своей глуби стены княжеского захоронения.

Весь полутумэнь, сотня за сотней, в скорбном молчании проследовал перед могилой почившего вождя и, выходя на равнину, разворачивался в походные порядки. И как в былые времена, на возвышенность перед ними выехал князь рода — молодой Максар. Он привстал в стременах, поднял руку, и все увидели в ней красную стрелу войны. Выдержав несколько мгновений, князь круто вскинул лук и пустил стрелу в ту сторону, где за неясно синеющим краем земли были Иньшань, Алашань, Великая Петля. Пронзительный — на пределе — свист хлестнул по ушам, заставив всех невольно встрепенуться, и почти одновременно с этим Максар взмахом плети кинул своего коня вниз, увлекая за собой бунчужного, нукеров и сотни, которые, с места разворачиваясь в пять колонн, устремились вслед за князем.