Долгорукова - [13]

2 октября 1867 года. Царское Село. Дача Долгоруковых.

Катя в своей комнате на втором этаже расчёсывала перед сном волосы. Потом она скинула халат, задула лампу и собралась было лечь в постель, как вдруг увидела в проёме балконной двери мужскую фигуру.

   — Саша, ты? — обрадовалась она.

   — Тс-с, — тихо произнёс незнакомый мужской голос. — Не пугайтесь.

   — Кто вы? — От страха её голос сел.

   — Тот, кто потерял голову из-за вас.

   — Я буду звать на помощь, уходите.

   — Чтобы выставить себя в смешном виде? Я не грабитель, не вор, — он шагнул к ней навстречу, она прижалась к стене. — Я ничего не возьму у вас. Это вы, вы у меня похитили мой покой, моё сердце. Это я зову на помощь — верните мне их... — Он сделал ещё шаг к ней.

   — Не приближайтесь, я закричу.

   — Зачем? Чтобы сбежались люди?

   — Уходите!

   — Я уйду. Но прежде я хочу сказать вам то, что не решился бы сказать днём, при свете. Темнота придаёт мне смелости. И я не вижу вашего лица, вашего негодования, и могу думать, что вы благосклонны ко мне, и это помогает мне объясниться вам...

   — Я не хочу вас слушать, уходите тотчас же.

   — Я не уйду, пока не скажу всего. И если вы хотите, чтобы я ушёл, дайте мне выговориться. Я не трону вас, не бойтесь.

   — Кто вы? Я знаю вас?

   — Да. Мы танцевали на маскараде.

   — Ах, вы один из тех, кто...

   — Да.

   — Но какой именно?

   — Какая разница, если вы и тогда не видели моего лица. Можете звать меня господин X. Скажу; что я тот из двух, кто без памяти влюбился в вас.

   — Но вы же тоже меня не видели без маски.

   — Там — нет, но после... Не один раз. Издалека и совсем близко. Иногда я почти касался вас, и мне большого труда стоило удержаться, чтобы не сказать: это я... И вот теперь я здесь, подле вас, и я говорю: это я, который молит об одном лишь — позволить ему быть подле вас, чтобы ежедневно, ежечасно говорить вам о своём чувстве... Да, да, я знаю ваши обстоятельства, сегодня вы в плену заблуждения, но скоро оно рассеется как дым... Вы станете лишней, вас отбросят как перчатку... Молчите, не отвечайте, я знаю, что сегодня вы не можете даже признаться себе в этом, вы всё поставили на эту карту, но я знаю свет, я игрок, я, верно, знаю, что эта карта будет бита, эта игра всегда проигрывается, в неё нельзя выиграть, хотя на кону и стоит так много надежд, но на бубновую даму всегда найдётся червовая — рано или поздно, поэтому я молю вас — выйдите из игры сами, до этого, я помогу вам, вы прекрасны и молоды, вы созданы не для этих игр, тот, кто с вами сейчас, не может дать вам того, чего вы стоите: ни семьи, ни детей, ни верного будущего... Подумайте, что вас ждёт через год, два — презренье и жалость света, слёзы в подушку, одиночество... Доверьтесь же тому, кто, увидав вас, сразу понял, что вы — его судьба, кто готов стать вашей судьбой... И вы никогда об этом не пожалеете... — говоря это, X. приблизился к ней, взял её за руку, попытался обнять.

   — Пустите! — Катя вырвала руку. — Я закричу.

   — Вы дрожите, вы чувствуете то же, что и я... не противьтесь же себе, — он покрыл поцелуями её обнажённые плечи. Она тщетно пыталась увернуться от его поцелуев.

   — Нет, нет, уходите... Вы дурно говорите...

   — Я истину говорю, истину, и вы знаете, что это так, но стыд мешает вам признаться себе в этом. Отбросьте его, доверьтесь мне... — он силой запрокинул её голову и поцеловал в губы.

   — Нет! — вырвалась она. — Нет! — Она распахнула дверь. — Ещё одно движение — я кричу...

   — Ну, хорошо, хорошо, — шёпотом сказал X., — я уйду. Я уйду сейчас, чтобы вернуться — потом, снова... чтобы снова говорить вам о своей страсти... Но перед уходом дайте мне на память что-нибудь своё — как знак, как напоминание, что это был не сон, что я наяву обнимал вас, что вы дрожали в моих объятиях, что вы будете ждать, когда я снова приду... Что-нибудь, какую-нибудь безделицу...

   — Нет, нет, я не хочу вас видеть ни сейчас, ни потом, я ничего вам не дам, уходите...

   — Как же вы жестоки, — сказал он. Стоя спиной к ночному столику, он рукой нащупал лежащую там брошь и незаметно положил её в карман. — Хорошо же, я ухожу. Но вы ещё вспомните обо мне. И пожалеете, что были глухи к моим мольбам. Когда вы проиграетесь в пух и прах, вы сами станете искать меня... Прощайте... — X. вышел на балкон и исчез в ночи...

3 октября 1867 года. Кабинет генерала.

Генерал сидел за столом, спину его плотно обтягивал мундир. Перед ним стоял X.

   — Ну, — сказал генерал, — вас можно поздравить с очередной победой?

   — Увы, ваше превосходительство.

   — Как? Осечка? Не может быть.

   — Ваше превосходительство, даже в сражениях бывают неудачи.

   — Надеюсь, временные?

   — Мне бы хотелось, ваше превосходительство, чтобы вы меня освободили от этого поручения.

   — Это не поручение, поручик, помилуй Бог, это приватная просьба, имеющая, как ни странно, весьма благородную цель, хотя сама она и может показаться противоположного свойства. Но вы уж поверьте мне...

   — Может быть, ваше превосходительство, я не обсуждаю этот предмет, мне достаточно, что ваше превосходительство в этом уверены, но я хотел бы устраниться от этой чести.