Долго, счастливо - [14]

О Мерлин, мог бы кто-нибудь когда-нибудь подумать, что я буду настолько нелеп в своей беспомощности и истеричности?

Я вздыхаю и укрываю тебя одеялом:

- Лежи, сейчас сделаю ужин, - помочь тебе выйти из этого состояния возможно, но это долгий процесс, поэтому приходится действовать постепенно. Ужин, после зелье, которое помогает тебе наконец-то уснуть без снов. Ты должен поспать хотя бы несколько часов. Ты выглядишь настолько безмятежно, что если бы не круги под глазами, я бы и не поверил, что тебя мучают призраки Войны. Но они есть и бороться с ними придется вместе, поэтому то, что уроки в замке будут только на следущей неделе, очень хорошо.

Я сплю без снов. Вероятно, сплю слишком долго, чтобы, когда проснуться, обнаружить, что тебя рядом нет. Где-то в глубине сознания болтается мысль о том, что ты, наверное, уже на занятиях. На этой неделе, конечно, они закончились, но мало ли... да и зачем тебе быть рядом со мной, таким безнадежно унылым, истерзавшим себя и более всего желающим сейчас найти себе занятие, которое принесет мне достаточно боли и страданий, чтобы я мог хотя бы частично, чуть-чуть, совсем капельку искупить все то, что я успел наделать.

- Проснулся? - я поднимаю глаза от книги и откладываю ее в сторону, пересаживаясь на кровать. - Выспался? - выглядишь ты намного лучше, но внешнее сейчас не соответствует внутреннему.

- Да. Да, - я вздыхаю и тихо сворачиваюсь в клубок. Мне не очень хочется разговаривать, и сладкая пропасть манит все сильнее. Пики, которые окрасятся в бурый цвет моей крови, и вечный покой. И никаких больше мыслей об убийстве.

- Не хочешь высказать то, что накопилось? - я ложусь рядом и запускаю пальцы в черные вихры, торчащие из-под одеяла.

- Не хочу...

- Тогда иди сюда, - я притягиваю тебя к себе и погружаюсь в раздумья. Из депрессии лучше всего выводя тепло и ласка, но я никогда не отличался этими чертами - часто в пику одному старому кукловоду.

Время тянется, как липкая, сладкая масса, которую они называют ирисками. Я собираюсь с силами и поднимаю на тебя глаза, но когда точно это происходит - я сказать не могу. Я и сам словно тону в черничном джеме, таком же темном, сладком, неприятно липнущем к телу. Вздыхаю и устраиваю щеку на твоей груди - просто чтобы знать, что ты действительно рядом, и это не очередная моя галлюцинация.

- А ты убивал?

Я вырываясь из задумчивости и киваю:

- Не раз. И не всегда тех, кто этого мог заслужить.

- И когда был, как я?.. - я имею в виду возраст, но ты можешь услышать и «такой же глупый, горячечный, импульсивный, наивный» - и, скорее всего, услышишь именно это.

- Впервые - да, - разве в таком возрасте можно быть мудрым? Мудрость приходит с опытом, да и то порой всей жизни не хватает, чтобы переплавить опыт в мудрость. И вспоминая себя тогда, я вижу почти тебя.

Я не хочу знать, как тебе удалось не оступиться, не сорваться камнем вниз в пропасть, а выжить. Нет, правда - зачем мне это знать? Ведь не повторишь одну судьбу дважды, не станешь твоей копией никогда, через это надо пройти самому. И только сейчас я понимаю, что главная мясорубка, которой мне не избежать - она вот здесь и сейчас, когда мне хочется выть, кататься по полу и сдирать с себя кожу в попытках найти где-то там самого себя, затерянного на просторах обрыва. Я вновь хочу быть наивным маленьким мальчиком и верить в Любовь, но только не получается что-то никак...

- Тебе надо осознать, зачем ты это сделал. И прожить жизнь, которая была бы в ином случае, - я прикрываю глаза и погружаюсь в воспоминания. Сам я когда-то не сделал того, о чем сказал, но еще до убийства я знал, что в противном случае умру сам. А чувство самосохранения всегда было сильнее чести и гордости.

С тобой хорошо молчать. Сейчас это не тепло и уютно, сейчас это холодно и сумрачно, но защищенно. Словно я действительно в Азкабане, где можно не бояться, что ты умрешь от воздействия извне - нет, только изнутри, поедом выедая себя и свою душу, выжигая на своем теле клейма отчаяния и ненависти к самому себе.

- А ты будешь рядом?

- А куда я денусь? - я прижимаю тебя крепче к себе и целую в макушку. - Буду.

- Сколько? - и в этом вопросе я на самом деле теряюсь сам. Я боюсь потерять тебя, себя, наше «Мы», свою детскость и веру в утопию. Я растерял это все по пути на Войну и на Битву, но по дороге к нашей недавней идиллии подбирал все это: постепенно, неторопливо. Я люблю тебя, правда, но перспектива остаться без тебя убьет меня, как только она будет оформлена в слова.

- Сколько буду с тобой? Долго. Так долго, сколько мы сможем прожить вместе, пока не устанем друг от друга.А потом ничто не помешает нам сойтись вновь.

- Правда?

В этом дурацком, постоянно надоедающем мне слове - ты. Ты всегда честен и прозрачен, ты был таким даже тогда, когда был двойным шпионом. Даже ложь в твоей интерпретации становилась такой правдивой, что хотелось поверить, а сейчас я хочу поверить, что ты не лжешь. Депрессия, которая упорно тащит меня туда, вниз, не дает мне поверить всем сердцем, но мне становится немножечко легче, и я заставляю себя поднять руку и обнять тебя, прижимаясь еще крепче, словно пытаясь слиться в единое целое.