Долго ли? - [31]
Очень успокоился Лука Иванович к часу утреннего кофе. Он почти весело отправился в комнату Анны Каранатовны. Первый взгляд, брошенный на нее, показал ему, что она чувствует. И ее лицо, и прическа, и платье, надетое с утра для выхода, — все говорило, что она находится в возбужденно-выжидательном, как бы торжественном состоянии.
Вместо всяких приветствий он поцеловал ее в лоб и сел тотчас же к столу, где был уже приготовлен кофе, особенно чисто и вкусно.
— Хорош ли кофей? — тихо спросила Анна Каранатовна, все еще пытливо вглядываясь в него.
— Прекрасный! — одобрил Лука Иванович и, закуривая сигару, прибавил. — Ты, кажется, все смущаешься насчет меня?
— Кто вас знает, — чуть слышно выговорила она и поглядела на дверь в комнатку Настеньки.
— Я за тебя рад, — спокойно продолжал Лука Иванович, — делай как тебе лучше… и когда хочешь.
Слова его звучали так просто и убедительно, что она резко покраснела и нагнулась к нему, точно за тем, чтобы поцеловать его руку, но Лука Иванович предупредил это движение.
— Налей мне еще полстакана покрепче, — совсем уже весело сказал он, — а я пойду поглядеть, что Настенька.
— Небось играет с своей графиней; совсем одевшись она, — живо откликнулась Анна Каранатовна и взялась руками за кофейник.
Настенька сидела на полу, на коврике, рядом с своей постелькой, и усаживала на игрушечный диванчик белокурую, широколицую куклу, — «гьяфиню», как она прозвала ее.
Никак не могла она так перегнуть ее пополам, чтобы «графиня» держалась хорошенько на диване, в сидячем положении. Но девочка была еще флегматичнее матери, и с серьезным личиком, даже закусив губки, продолжала усаживать куклу.
Скрип двери заставил ее обернуться и поднять голову.
— Юка! — радостно крикнула она и потянулась к нему с полу, не совсем твердо выправляя свои кривые ножки.
Луку Ивановича схватило за сердце. Ему сделалось гораздо горче, чем он ожидал, от мысли, что, быть может, завтра этой кривоногой девочки не будет здесь. А давно ли он ее призрел еще грудную, красную, болезненную, с коклюшем, нанимал кормилицу, когда мать заболела, давал денег на пеленки, на кофточки, на баветки, часто сам водил ее на помочах и заставлял ее повторять те слова, какие уже давались ее шепелявому детскому языку.
— Как графиня поживает? — спросил он, беря ее на руки и целуя.
— Чиво, — ответила Настенька и презабавно прищурила глазки.
— А хочешь, я подарю другую графиню?
— Кавалея… — пролепетала Настенька.
— Кого, кавалера? — повторил Лука Иванович.
— Да, гусая.
— Хорошо, и гусара получишь!
Он опустил ее опять на ковер и заботливо оглядел ее: кашель ее давно уже прошел, она за последние дни пополнела; платьице сидело на ней ловко, панталончики были чистые и хорошо выглаженные.
"Что же? — с тихой грустью подумал он. — Мать сумеет выходить ее; я слишком бывал придирчив, говоря Аннушке, что она — дурная мать, а вон ведь ребенок как старательно вымыт, причесан, одет. Выйдет Аннушка замуж, успокоится, станет ей и Настенька дороже; теперь этот ребенок — живая память ее стыда… потому она и суха с ней".
Голова его опустилась, а руки ласкали Настеньку. Девочка смолкла и, раздвинув внимательно глаза, глядела на своего друга.
"Не стану же я с ней прощаться!" — выговорил про себя Лука Иванович и крикнул Настеньке:
— Гусар тебе будет, только ты ему голову не обрывай.
— Нэ-э! — протянула удивленно Настенька и снова принялась усаживать куклу.
Не успел Лука Иванович, выпив свой полстакана кофе, перейти от Анны Каранатовны к себе, как в кабинет тихо вошел Мартыныч.
"По предварительному уговору", — подумал Лука Иванович, не отходя от стола. Лицо его осталось спокойным и добродушным, но ему не очень приятно было это, как он думал, бесполезное объяснение с писарем.
— Здравия желаю, — сказал тихеньким голосом Мартыныч.
Он был заметно бледен.
— Вы с работой? — деловым тоном осведомился Лука Иванович.
В руках Мартыныча действительно был свиток.
— Так точно-с: еще пять листиков покончил вчерашнего числа.
— Хорошо, — ответил Лука Иванович, взял свиток и положил его на стол.
Мартыныч переминался. Видно было, что он не уйдет, не объявив чего-то; приблизительно зная, что это будет, Лука Иванович захотел предупредить его.
— Вы от Анны Каранатовны? — начал он и, сам того не ожидая, покраснел и смутился.
Смущение Мартыныча было еще сильнее. Лука Иванович не договорил и глядел на него, усиленно улыбаясь, с трудом подавляя свое волнение.
Мартыныч сделал три шага к столу, раскрыл рот, хотел что-то сказать и сразу, точно у него подшиб кто ноги, хлопнулся на колена и сложил руки на груди.
Этого Лука Иванович уже никак не ожидал.
— Что это вы! — закричал он почти с ужасом и бросился поднимать писаря.
