Долго еще до вечера? - [4]

— Вижу, печенье тебе понравилось, — говорю. — Я тебе еще куплю, с первой зарплаты.

— До той поры еще ой-ой-ой! Мне не дожить.

— Доживешь, — говорю. — Не забывай, что мне двенадцать лет.

— А что еще не забывать?

— Принимать таблетки.

Принимать таблетки — это только так говорится. Я их ему даю, а он глотает и морщится.

— Что ты морщишься? — спрашиваю. — Капризничаешь?

Он опять притворяется. Сейчас притворяется, будто не слышал, что я спросил; это он-то не слышал, когда в цехе, где подсохни токарных станков, слышал, если хоть один остановиться. Вижу, поглядывает на столик, где мама оставила ему одну-единственную сигарету, и быстро заслоняю его спиной.

— Ишь, как тебя надоумили…

— Надоумили или не надоумили, а таково положение. Приятного сна и да пусть растет твоя пенсия!

Потом я читаю примерно с час. заношу несколько строк в дневник, слушаю радиопередачу для автомобилистов, даю соседке взаймы стакан растительного масла, братишка просыпается, я немножко пичкаю его творогом со сметаной.

Около трех приходит мама, я стряхиваю ее болонью, выставляю зонт на балкон сушиться, она замечает, что мусор не вынесен, и вздыхает:

— Никакой-то мне помощи в этом доме…

— Ясно, никакой, — говорю. — От кого же тебе ее ждать? Не от кого!

Делаю из газеты шлем, надеваю, чтобы не замочило дождем самую удачную часть моего тела, вытаскиваю мусор, возвращаюсь и встаю перед мамой руки в боки:

— Бедненькая ты моя, — говорю. — Никто тебе в этом доме ни в чем не поможет.

— Ну и скоморох ты, — смеется она.

Звонит телефон. Опять этот умник Виктор.

— Эй, тебе не скучно? — спрашивает.

— Скучно, — говорю. — Зеваю от скуки и всем звоню.

— Врешь!

— Разумеется. Кто же тебя заставляет глупости спрашивать?

ПОЖЕЛАЙТЕ МНЕ УДАЧИ, РЕБЯТА!

ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ, положение аховое, удивляюсь, что вы еще посмеиваетесь. Вчера какой-то умник насыпал соли в компот самой красивой девочке из Васлуя, сегодня неизвестно кто вымазал дверные ручки повидлом. Да что здесь — цирк или лагерь? Прошу уняться, вы уже взрослые, должны бы хоть чуточку думать!

Сказав так, вожатый отряда вышел из спальни. Все это — мое краткое изложение его слов, по существу — изложение точное, понимаете, но язык полностью мой. Вожатый — преподаватель румынского языка, представляете, не одну библиотеку прочитал, он наверняка и во сне бы не сказал: «положение аховое» и другие такие словечки, которые я себе позволяю, потому что мне нравится думать, будто я острослов. Разумеется, и «самой красивой девочке из Васлуя» он тоже не говорил, это тоже мои слова, васлуйская девчонка худа как щепка и, когда подносит стакан ко рту, то оттопыривает мизинец; это я нарочно назвал ее красивой, ну, правда, хоть бы время скорее шло, чтобы я повзрослел, стал серьезнее, только глупости вытворяю, целыми днями паясничаю.

Но оставим самокритику, мне она, видать, не поможет. Так вот, умник, который насыпал соли в компот васлуйской девчонке, и неизвестно кто, который вымазал повидлом дверную ручку (не дверные ручки, все-таки разница!) — одно и то же лицо, то есть я, черт бы меня побрал! Я хотел ребят позабавить, ужасно люблю строить из себя клоуна, а теперь вот не знаю, куда глаза девать, хоть в лес беги и до самой весны не показывайся.

— Брось ты, — говорит Маноле, — пройдет и забудется.

— Черта с два пройдет, — отвечаю. — Ничего не пройдет! Едва начинается.

— Не глупи, — говорит его брат-близнец Кэлин. — Вожатый у нас такого еще поискать!

— Верно, — говорю, — поискать, да только речь теперь обо мне.

— У тебя такой вид, будто тебя совесть заела, — говорит математик, не знаю, как его зовут, у него имя какого-то римского императора, не то Октавиан, не то Цезарь, в общем, что-то вроде этого.

— Вот именно, заела, — отвечаю. — Надо что-то делать, а что не знаю.

— Брось свои шуточки, — говорит математик-император. — Давайте спать, приснится тебе, что ты ангелочек, и завтра все позабудется.

— Ни за что не лягу, — говорю. — Ночью я сплю как убитый, и завтра таким же оболтусом встану.

— Ладно, как хочешь, но хоть нам-то спать не мешай.

— Спокойной ночи! — кричу им и выхожу в коридор.

В коридоре горит свет. Я немного походил там, засунув руки в карманы, поглазел на снимки в рамках, один — из Биказа, другой — из долины Олта, на третьем крохотная турбаза на заснеженной горной вершине, такой снимок, что только взглянешь, сразу холодно станет.

Выхожу на аллею, сворачиваю влево, подхожу к девчоночьей вилле. Девчонки еще не легли, горнист только что протрубил, я слышу, как они громко смеются и разговаривают. Мне не очень-то хватает смелости постучать в окно, ведь им ничего не стоит меня и подушками забросать, но надо расхрабриться, пускай хоть стульями закидают. Стучу. Появляется одна — Корина, очень симпатичная девчонка.

— Чего тебе? — спрашивает.

— Позови васлуянку, — прошу.

— Которую? Их у нас две.

Я чуть не сказал: ту, которая мизинец оттопыривает, когда подносит стакан ко рту.

— Высокую.

— Обе высокие.

— Тогда зови обеих!

Немного погодя в окно высунулись васлуянки.

— К тебе у меня нет никакого дела, — говорю одной. — Извини, напрасно побеспокоил.

Она обозвала меня неотесанным и испарилась. Осталась та, которой я солонку в компот опрокинул.