«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - [27]

.

Белорусский историк А.Г. Кохановский отмечает ряд причин слабого влияния интеллектуальной элиты на белорусскую региональную повестку в XIX – начале XX в., среди которых выделяется следующая: «…вследствие правительственных ограничений в культурно-образовательной деятельности на территории белорусских губерний не сложился широкий слой профессиональной интеллигенции»[284], понимая под профессиональной интеллигенцией прежде всего представителей университетской профессуры. И в этой связи кажется справедливым и обоснованным утверждение, что «… утрата физической и нередко духовной преемственности между разными поколениями этой группы…» стала специфической чертой существования «белорусской» интеллектуальной элиты в XIX – начале XX вв.[285] Этот фактор стал одним из определяющих слабость белорусского национального проекта, а уроженцев белорусских земель – представителей ученого сообщества, профессуру высших учебных заведений империи и ученых-эмигрантов, на наш взгляд, имеет смысл рассматривать как «потерянный ресурс» для белорусского национального проекта.

Мы понимаем, какую важную роль играла национальная интеллектуальная, научная элита, прежде всего университетская профессура, в формировании и продвижении национальных проектов в период формирования модерных наций в Восточной Европе (а это преимущественно период «долгого XIX века»), что они могли сделать для того, чтобы достаточно крупное человеческое сообщество начинало воспринимать себя как «нацию» (по мнению Э. Хобсбаума наиболее очевидный и адекватный критерий выделения нации как таковой – это ее консолидация и осознанное восприятие себя как нации[286]) с формированием и утверждением соответствующей национальной идентичности, вытеснявшей наднациональные, региональные и субрегиональные, (вроде «тутэйшых») и иные способы самообозначения.

Как мы уже отмечали, англо-американский социолог и историк Майкл Манн в своем многотомном исследовании «Источники социальной власти» отмечает, что наибольший уровень национализма был свойственен, среди прочего, карьеристам в системе высшего образования [287]. Их национализм мог проявляться как на уровне гражданско-политической нации, формирующейся на базе империи («россияне» или «немцы»), так на этно-национальном уровне и строиться на идентичностях локально-региональных и даже религиозных общин («украинцы», «баварцы»). Что интересно – Майкл Манн отмечает, что лица, которые зависели от системы образования, чаще были наиболее лояльными к централизованному светскому государству[288]. На наш взгляд, это было вызвано тем, что система высшего образования в XIX в. была взята под контроль государства, соответственно, от проявления лояльности со стороны профессоров зависела их карьера и материальное благополучие. Соответственно, темпы и направления трансформации инфраструктуры высшего образования в белорусском регионе также влияли на процессы формирования интеллектуальных элит. Ликвидация учреждений высшего образования в регионе привело к оттоку интеллектуальных кадров за пределы региона. Биографии значительной части профессоров – уроженцев белорусских земель, строивших свои карьеры далеко за пределами родного региона, говорят о том, что их идентичность чаще всего имела гражданско-политическое проявление в форме «российский профессор» и была лояльна к государству.

После закрытия Виленского университета почти 80 лет в регионе отсутствовали высшие учебные заведения классического типа[289]. Достаточно подробно проблемы развития высшей школы непосредственно на территории белорусских земель рассматривал В. Пичета в своей обширной статье «Пытаньне аб вышэйшай школе на Беларусі ў мінулым», которая была опубликована в Трудах БГУ в 1928 г. Автор проводил тезис об осознанной политике имперского правительства по недопущению открытия высшего учебного заведения в белорусском регионе, правда, не подтверждая данные тезисы ссылками на источники[290]. Этот тезис перешел в современную белорусскую историческую науку и закрепился в форме неоспоримого мифа, шаблона[291]. На наш взгляд, проблема заключалась в иных, технических обстоятельствах, прежде всего ограниченности финансовых ресурсов и отсутствии необходимой инфраструктуры, а политический фактор вышел на первый план только к началу XX в.[292]В любом случае, сложившаяся после 1830-х гг. в регионе ситуация серьезно ограничила возможности для получения высшего образования и дальнейшей самореализации местных уроженцев в рамках построения личной научной карьеры, хотя будет неправильно сказать, что они были лишены таковых возможностей полностью.

В Российской империи за пределами белорусского региона действовало несколько университетов, институтов и иных высших

учебных заведений, статус которых мог меняться на протяжении рассматриваемого нами периода, и в которых уроженцы белорусских земель имели возможность как получить высшее образование, так и начать собственную научную карьеру. Необходимо отметить существенные различия, по которым некоторые соседние регионы (прежде всего украинский регион) отличались от белорусского. Так, на украинских землях (в границах Российской империи) действовало три университета – в Харькове, Киеве и Одессе, Духовная академия в Киеве и несколько технических институтов в разных городах. В Прибалтике действовал Дерптский (Юрьевский) университет и Рижский политехнический институт, в Царстве Польском действовало несколько институтов и университет в Варшаве. Даже с учетом имперского характера данных учреждений образования и их роли в процессах унификации и русификации регионов империи, они одновременно предоставляли широкие возможности для изучения, формулирования, развития региональной повестки, формирования всех видов региональных элит.