Долгий сон - [2]

— Потрогай, не бойся, — велел отец.

Он несмело ткнул пальцем во что-то продолговатое, оно шевельнулось, и он отскочил назад.

— Они кусаются! — захныкал он.

— Нет, что ты, — смеясь, сказал отец.

— Эх, храбрый заяц, — сказала мать.

— Вот гляди, — сказал отец и поднял руку: в кулаке, выгибаясь туда-сюда, билась рыба. — На-ка, Рекс. Возьми ее.

— Не хочу! — Он недоверчиво принюхался. — От них пахнет!

— А как же! — Отец усмехнулся. — Рыба, она всегда пахнет.

— Но от них же пахнет, как от… — Его голос замер.

Карие глаза скользнули в сторону и в изумлении остановились на матери — почему-то странный запах был связан с нею, с ее телом.

— Ты их прикончи, мам, — попросил он.

Он смотрел, как она берет нож, соскабливает чешую, как отрубает плавники и одним движением вспарывает рыбу сверху донизу.

— А крови нету.

— В рыбе и не бывает много крови, — сосредоточенно отозвалась мать.

Ее пальцы пошарили в белесом рыбьем брюхе и вытащили оттуда клубок внутренностей.

— Вроде тебе не нравятся мои рыбы. — Отец порылся в кучке рыбьих потрохов. — Гляди, Рекс. Сейчас покажу тебе, как смастерить воздушный шар.

— Взаправдашний, папа?

Отец расправил липкий комочек, приложил к губам и — ух ты! — отливая на раннем солнце, полупрозрачный, сероватый, у них на глазах стал надуваться воздушный шар.

— Ой-ой… Можно я тоже, папа? — едва дыша, спросил он.

— Какой вопрос. — Отец протянул ему комочек внутренностей.

— А это чего, папа?

— Это рыбий пузырь, — объяснил отец. — Ну давай. Дуй в него…

Он поднес к губам кусочек рыбьей плоти и остановился, наморщив нос от запаха, потом подул, и съеженный комок стал раздуваться.

— Глядите! — крикнул он во все горло. — Я надул рыбий пуп! — Мальчик постоял, любуясь своим шаром. — А сейчас надую большой-большой, — объявил он и, взяв еще один пузырь, принялся дуть в него что есть мочи. Дрожа от возбуждения, он надувал один пузырь за другим, мать едва поспевала потрошить рыбу. — Смотрите, какой пуп! — взывал он, поднимая высоко над головой накачанный воздухом шар.

— Да не пуп, — сказал отец. — Пузырь.

— Откуда ты взял, что это пуп? — спросила мать.

— Сам не знаю, — буркнул он и принялся изо всех сил надувать новый.

А в голове у него смутно маячил образ миссис Браун, когда она ждала ребенка, и то место, где пупок, у нее оттопырилось, раздулось, совсем как эти шары.

— Я надуваю рыбий пуп, вот здорово, — подпевал он себе.

— Пузырь же, говорят тебе, — весело поправил его отец.

Спустя немного, когда отец уже ушел в свое похоронное бюро, Рекс, прихватив пригоршню рыбьих пузырей, вышел на улицу, к приятелям.

— Глядите, как я сейчас надую рыбий пуп! — крикнул он им.

Тони придирчиво следил, как приятель накачивает воздухом пузырь.

— А-а, знаю, — сказал он пренебрежительно. — Только какой это пуп, это пузырь.

Его поддержали Зик и Сэм, но Рекс и слушать не хотел о том, что пузырь называется пузырем.

— Нет, пуп, — упрямо повторял он.

— Сам ты ПУП, — выкрикнул Тони, складываясь пополам от смеха.

— РЫБИЙ ПУП! РЫБИЙ ПУП! — взвизгнул, дразня его, Сэм.

— РЫБИЙ ПУП! — вступил в презрительный хор голос Зика.

Он ошарашенно поглядел на хохочущие лица насмешников, повернулся и, жестоко обиженный, с ревом пустился домой. Так он получил прозвище, кличку, приставшую к нему на всю жизнь, она увязалась за ним в школу, прокралась в церковь, тащилась за ним по широким земным океанам, словно жестянка, привязанная к хвосту дворняги. Скоро он к ней привык, а со временем уж и не вспомнил бы, откуда она повелась. Просто он стал Рыбий Пуп и отзывался на это прозвище не раздумывая. Для друзей он постепенно стал Пуп, и все…

II

В первый раз Пупа послали с поручением в город, и он пробирался по улицам почти что крадучись, стараясь держаться поближе к домам, стать как можно незаметнее. В правом кулаке у него была зажата записка, которую мать доверила ему отнести в похоронное бюро и передать отцу. Эх, и удивится же папа, когда увидит, как сын входит в дверь его заведения совсем один… Когда он проходил мимо какого-то проулка, послышался окрик:

— Эй, малый!

Он остановился, переминаясь с ноги на ногу, не сводя глаз с белого человека, который стоял, разглядывая его. У него за спиной, на земле, стояли на коленях еще трое.

— Слушай, отвяжись ты от негритенка, — сказал один.

— Поди сюда, малый! — позвал его тот, который стоял, выпрямясь во весь рост.

— Нет, сэр, — мотая головой, сказал Пуп.

Сердце у него колотилось. Бежать? Стоять на месте? Отец всегда учил его держаться с белыми почтительно, если уж приведется иметь с ними дело. И вот первый раз в жизни он очутился с ними один на один. Тот, что его позвал, уж двинулся к нему, а он все глядел, топчась на месте, но, когда белый оказался шагах в пяти, круто повернулся и с воплем: «Нет!» — кинулся наутек.

Одним прыжком белый настиг его, схватил, поднял в воздух; он бешено вырывался, чувствуя, что теперь есть все причины сопротивляться.

— Нет! Не хочу!

— Тихо ты, черный! Никто тебя не обидит, — сказал мужчина, опуская его на землю, но все-таки крепко держа за руку.

Он попробовал вывернуться, но белый шевельнул пальцами, и по ладони полоснула боль.

— Мне мама велела…