Долгий сон - [150]

— А мы об этом не думаем, — объявил Рыбий Пуп уже с раздражением.

— Нет, я бы думал, если бы жил там и был цветной.

— О таких пустяках забываешь, — с нервным, насильственным смешком солгал Рыбий Пуп.

Полулежа в кресле, его собеседник докурил сигарету, погасил окурок и задремал. Рыбий Пуп вернулся к своим мыслям. Найдет ли он когда-нибудь такое место, чтобы назвать его «моя волшебная сказка»? Отец этого человека приехал в Америку, и она для него оказалась воплощенной мечтой; он родился в Америке, и для него она оказалась страшным сном. Скосив глаза, он придирчиво осмотрел костюм соседа и решил, что он не идет ни в какое сравнение с его собственным, и по фасону, и по покрою, и по качеству ткани. Потом, словно зачарованный, перевел взгляд на волосатую белую руку, лежащую дюймах в четырех, не больше, от его левой руки. Внезапно, подобно облику сидящей впереди женщины, эта белая рука стала менять свои подлинные очертания, превращаясь во что-то большее, чем просто человеческая рука. Бессознательным вороватым движением Рыбий Пуп убрал свою руку, накрыв тыльную сторону одной черной ладони другой черной ладонью в тщетной попытке заслонить собою свою позорную черноту.

XLV

Прошли часы. Рыбий Пуп поднялся, снял с полки дорожную сумку и достал из нее толстый конверт. Потом опять сел, вытащил из конверта письмо и принялся перечитывать:

«Дорогой мистер Макуильямс!

Не знаю, что Вы скажете и что подумаете обо мне, когда получите это письмо и погашенные чеки. Я Вам наврал про эти чеки. Папа оставил их, я просто слишком боялся и поэтому Вам их не отдавал. Вы скажете, что я Вам не доверял, обманывал Вас, и будете правы. Я Вам, правда, много врал. Чеки были в письме, которое я передал Глории Мейсон в ночь, когда мы с ней виделись в последний раз. Хотя я узнал, что у нее были чеки, только когда она их мне прислала, а так мне было неизвестно, что находилось в том письме. В общем, я спрятал эти чеки. Я боялся, вот почему я их спрятал и ничего про них не говорил. Пускай бы мистер Кантли хоть убил меня, я все равно не сказал бы ни слова. Все эти два года в тюрьме я знал, где спрятаны чеки, но я также знал, что если отдам их Вам, то мистер Кантли поймет, от кого они к Вам попали, и прикажет своим людям убить меня, как он до этого им приказал убить папу, а потом скажет, что я оказал сопротивление при аресте или же пытался убежать. А если признаться мистеру Кантли, что я врал, и открыть ему, где чеки, тогда мне тоже крышка. Куда ни подайся, всюду мне выходила крышка. Оставалось затаиться и переждать. Теперь мистеру Кантли не достать меня, и я посылаю чеки Вам, распоряжайтесь ими, как хотите. Дай Бог, чтобы Вы запрятали за решетку этого мистера Кантли, и на хороший срок. Меня это уже не трогает. Не знаю, сколько я пробуду во Франции, не знаю, как мне там понравится, только знаю, что я никогда больше не вернусь жить в Клинтонвиль, штат Миссисипи. За то, что я Вам столько много врал, прошу Вас, очень прошу, простите. Одно могу сказать: врал, потому что боялся, так боялся, что Вы даже не представляете. Вы-то, наверно, скажете, что, значит, я Вам не доверял, но не только в том дело. Я просто не хотел, чтобы случилось еще одно убийство, а я был уверен, что иначе только это меня и ждет. Спасибо за все, что Вы для меня делали, пока я сидел, и если я Вам остался должен за Вашу помощь, то напишите мне через маму, я вышлю деньги. Я знаю, что Вы захотите сделать с этими чеками, и они Ваши, но другим, по-моему, будет лучше сказать, что Вы их просто нашли. Мистер Макуильямс, из всех белых, кого я знаю, Вы первый честный человек. Вы честней меня. Я поступал с Вами нечестно из страха, так что не думайте про меня слишком плохо за все мое вранье. Не знаю, какая у меня будет работа, но я никогда больше не буду собирать никаких податей. С этим покончено. Из-за таких дел погиб папа, и я сам чуть было не погиб. Только бы теперь не пострадали от мистера Кантли мама и Джим (они собираются пожениться), ведь они же ничего не знали про эти чеки. Если кто-нибудь виноват, то один я. Спасибо Вам.

Ваш

Рекс (Пуп) Таккер».

Ну вот. Как только прилетят в Париж, он отправит письмо и чеки, и все мосты, соединяющие его с прошлым, будут сожжены.

XLVI

Спустя немного рядом с ним остановилась стюардесса.

— Вы не спите? — спросила она, глядя на него с застенчивой улыбкой.

— Нет, мэм.

— Вам к обеду подать чай? Кофе?

Рыбий Пуп моргнул, и в глазах его появилось затравленное выражение.

— Нет-нет, я не буду обедать, — напряженно проговорил он.

— Да, но нельзя же без еды…

— Мне еще не хочется, — сказал он.

— Может быть, вас укачало?

— Что вы, ничуть, — мужественно сказал он.

На лице стюардессы отобразилось участие; она пошла дальше, мимо прикорнувших на креслах пассажиров, вглядываясь в безмятежные лица, осененные завесой сновидений, укрывающих сердца от докуки дневных часов. Но Рыбий Пуп смотрел на видения своих снов, сидя с широко открытыми глазами. Отвечать стюардессе стоило ему усилий, ибо не так-то легко было усвоить, что больше нет надобности тянуть, свесив голову, «нет, мэм», «да, мэм», или «нет, сэр», «да, сэр». У него мускулы сводило от натуги, когда он говорил, не прибегая к подобострастным интонациям, какие приличны для «ниггера».