Долгий путь в лабиринте - [5]

— Она владелица этой лавки. Присутствовала при обыске в качестве понятой, — сказала Стефания. — Скупая, жадная тварь, в лавке которой всегда одно старье.

— О том, что она была понятой, я сразу догадался. Надеюсь, мадам извинит меня, если скажу, что некоторые представительницы прекрасного пола… несдержанны. Рассудив так, я решил попытать счастья и тоже вошел в лавку.

— Она болтлива как сорока, — кивнула Стефания.

— Верно. И я быстро выяснил, что же у вас произошло. Вынужден был также выслушать рассказ о каких-то драгоценностях… Вот не думал, что ты так богат, Станислав!

— Чепуха… Но об этом позже. — Белявский поспешил перевести разговор на другую тему. — А меня ты не видел? Я ведь тоже был неподалеку.

— Нет, — сказал Тулин. — Не заметил. Но и ты проглядел Дылду!

— Что верно, то верно.

— Зато я увидел другое, — продолжал Тулин. — Господа, я опознал двоих чекистов!

— Были знакомы с ними раньше? — воскликнула Стефания.

— Именно так, сударыня. — Тулин скривил губы, лицо его стало злым. — Я опознал их, хотя было далековато и уже смеркалось. Да, вас навестили мои старые знакомые. Однажды я чуть было не дотянулся до них. Самой малости не хватило… Что ж, еще представится случай — не ошибусь!

— Расскажите, Борис Борисович! — Белявская прикоснулась к руке гостя, кокетливо повела плечом. — Кого из четверых вы имеете в виду?

— Во-первых, того, кто распоряжался, когда они вышли на улицу. Это Андрей Шагни, в недалеком прошлом унтер-офицер в моем полку.

— А другой? — Станислав Оттович протянул гостю портсигар, предупредительно зажег спичку.

— Другая! — поправил его Тулин. — Это была женщина, Стась.

— Нахальная молодая девица? — вскричала Стефания.

— Она самая… Но уже поздно. — Тулин нерешительно поглядел на Белявского: — Ты говорил — вам сегодня уезжать?..

— Есть время, рассказывай.

Тулин рассказывает

— Когда же это произошло? Ну да, весной семнадцатого года. Надо ли воссоздавать картину тех месяцев на фронте? Царя низложили. Власти никакой нет. Калейдоскоп партий, комитетов. Ночью и днем — собрания и митинги. А оружия нет, и сапог нет, и жрать нечего доблестному русскому воинству. И никаких вестей о том, что творится в Петербурге, Москве, вообще в тылу. Только слухи, тысячи слухов, один нелепее, невероятнее другого. И каждый приказ до исступления дискутирует солдатня, ставит под сомнение, опровергает… Извольте при таких обстоятельствах воевать, держать фронт и отстаивать святую матушку-Русь от подлых западных варваров!

И случилось такое событие. С железнодорожной станции прикатили на позиции два автомобиля, за ним — десяток груженых подвод. Из автомобилей вылезают улыбающиеся штатские мужчины, какие-то дамы… Мы глаза вылупили. Черт те что!..

Станислав знает, наш полк формировался в этом городе. Оказалось, вскоре здесь создали гражданский комитет помощи фронту. Патриотически настроенные дамочки устроили аллегри [2], насобирали денег и заметались по магазинам да рынкам, покупая гостинцы для расейских солдатиков. Подарки зашили в полотняные мешки, и представители комитета повезли их на фронт. Куда именно? Конечно же, в свой родной полк. То есть к нам.

Разумеется, все мы были рады появлению делегатов. Полагали, это развлечет солдат, разрядит обстановку, поднимет дух воинства. Да и офицеры истосковались по женскому обществу.

Соорудили митинг. Звучали патриотические речи, играл оркестр, В заключение состоялась раздача писем от родных и земляков, вручение полотняных мешочков с гостинцами.

И тут началось!..

Прибегает верный мне человек, фельдфебель. Протягивает бумагу — оказалась в подаренном ему мешке, в нее был завернут табак. Розовая бумага с текстом, напечатанным крупными буквами — чтобы любой грамотей прочитал. Большевистская прокламация. За что, мол, воюете, братья-солдаты? Кормите вшей в окопах, погибаете от пуль и снарядов, а в тылу буржуазия гребет миллионы, да еще и сговаривается за вашей спиной с империалистами Германии. И вывод: долой войну!

Спешу к полковому начальнику. А у него уже десятка три таких взрывных бумаг стопкой лежат на столе. И тут прапорщик и два унтера вталкивают женщину. Какая к черту женщина — девчонка лет семнадцати! Застукали ее в тот момент, когда читала солдатам подметные письма.

Мы с полковником наскоро просмотрели отобранную у нее бумагу. Запомнились требования: всю власть в стране — «товарищам», землю отобрать у ее законных владельцев и передать голытьбе. То же самое — с заводами и фабриками. И кончать с войной, равно как с властью Временного правительства. Вот так, ни больше ни меньше.

Мы все кипим от ярости. А девица стоит и глядит в сторону, будто к происходящему не имеет ни малейшего отношения.

Полковник наш был длинен, как пика казацкая, худосочен и бледен. А тут налился кровью, побагровел. Думали, его хватит удар. Скомкал бумагу и — шлеп-шлеп ею по щекам той девицы.

Пытались допросить ее, выведать, есть ли единомышленники в депутации. Ни слова не говорит, молчит.

Конечно, заперли агитаторшу, приставили часовых. Ну а дальше что предпринять?

Тут как раз поступают сведения о брожении среди солдат, успевших наслушаться да начитаться этих листовок.