Долгий, долгий сон - [38]

«Ты прав, — написала я, с готовностью принимая его наблюдения, тем более после того, как он столько рассказал о себе. — С помощью рисования я понимаю разное».

«Ты с трудом понимаешь происходящее вокруг?»

«Да. Я всегда чувствовала себя посторонней, еще до… всего этого. Рисование помогает».

«Это хорошо. Дай-ка подумать, что же еще. Я беспокоюсь за тебя. Ты никогда не жалуешься, но мне кажется, что ты ненавидишь всю нашу школу. Поэтому я часто думаю, что с тобой произошло. Хотя все понимают, что нельзя пропустить шестьдесят лет и не быть слегка не в себе».

«Значит, всем кажется, что я не в себе? Замечательно».

«Разумеется, а как ты хотела? Но мне кажется, они сами не понимают, насколько тебе трудно. Судя по сплетням (которые я не храню в тайне, в отличие от услышанных мыслей), большинство уверено, что ты сама хотела погрузиться в стазис, чтобы быть центром всеобщего внимания и наследницей ЮниКорп. Кроме того, практически все уверены, что у тебя развилась анорексия из-за нездорового желания быть стройной и красивой».

«Я похожа на скелет».

«Я тоже так думаю, кроме того, я постоянно вижу, как ты ПЫТАЕШЬСЯ есть».

«Это все стазисное истощение».

«Ох, я не знал. Прости».

«У меня почти ничего не работает как следует. Все органы и системы вышли из строя после долгого бездействия. Мне сказали, что врачи напичкали мой организм наноботами, чтобы поддержать работу почек и сердца».

«У Квина такая же ситуация, — написал Отто. — Они обещают удалить ему наноботы, когда он станет старше. Может быть, как раз перед нашим освобождением».

«Когда это будет?»

«Когда нам исполнится двадцать один год».

«А зачем Квину наноботы?»

«Мы едва не умерли. Нам просто пытаются сохранить жизнь. Половине примитивных тоже нужны наноботы. Ведь они даже не могут никому пожаловаться, если у них что-то болит».

«Им очень тяжело живется?»

«Они стараются создать им все условия для счастья. Мы навещаем их каждые выходные, проводим вместе час или около того. Они нас любят, особенно меня и Тристану, потому что мы умеем показывать им занимательные мыслеобразы и все такое».

Меня немного удивляло то, что он называет всех, кто заботится о его семье, коротким местоимением «они».

«Вас кто-нибудь любит?»

«А ты проницательна, да?»

«Я скучаю по родителям», — честно призналась я вместо ответа. Однако Отто это объяснение, кажется, вполне удовлетворило, по крайней мере, он не стал переспрашивать.

«Никто никогда не задавал мне такой вопрос. Мы любим друг друга. У нас нет биологических родителей. Вскоре после нашего рождения несколько суррогатных матерей собрались вместе и позаботились о том, чтобы нас наделили правами человека. Но среди этих мам была только мама Пенни. Остальные, так уж получилось, оказались матерями примитивных образцов. Они тоже приходят по выходным. Иногда».

«А суррогатная мать Пенни?»

«Вышла замуж, родила другого ребенка. До сих пор посылает Пенни подарки на Рождество».

«И все?»

«Угу. Неважно. Мы рады быть людьми хотя бы по матери».

«Могу себе представить! Но ведь они не отдали вас в приемную семью или типа того? Кто заботился о вас, когда вы были маленькими?»

«Дипломированные медсестры. Они были добры к нам, но ведь это была их работа. К нам приставили наставников и психологов. Большая их часть была довольна мила. Они все работали на ЮниКорп. Мы были для них чужими. Ничего личного».

Я сглотнула. Довольно долго я соображала, написать или нет, а потом решила махнуть рукой и пусть будет, что будет. Мне терять было нечего.

«Ты не чужой для меня, — написала я. — Я тебя люблю. Когда мы с тобой будем свободными и совершеннолетними, мы отпразднуем Рождество вместе. Мы сможем стать семьей».

Последовавшая за этим пауза длилась примерно столько же, сколько мои раздумья.

«Спасибо. Это очень много для меня значит». Долгое время мы оба молчали. Потом я увидела: «Гасят свет. Джемаль сейчас пристыкуется».

«Ладно. Спокойной ночи».

«Спокойной ночи, Дикая Роза».

Я улыбнулась. Это имя начинало мне нравиться.

Глава 11

Школа продолжала мучить меня, как морально, так и физически. Честно говоря, я не особо старалась что-то изменить. Целыми днями я пропадала в своих альбомах и в студии. В школе я просыпалась только на уроках истории, чтобы смотреть на Брэна и любоваться его блестящими зелеными глазами.

Это было настоящим сумасшествием. Стоило мне увидеть, что Брэн идет по коридору, как все кругом вспыхивало разными красками, словно луч солнца пронизал завесу туч. Я не понимала себя. С Ксавьером я никогда не испытывала такого вихря головокружительных, противоречивых чувств. Моя любовь к Ксавьеру была твердой и неподвижной, как пробный камень истины. Ксавьер был единственной постоянной моей жизни, он значил для меня так много, что теперь, когда его не стало, я словно потеряла почву под ногами. Я понимала, что если исчезнет Брэн, мой мир не рухнет, однако в подглядывании за ним было что-то… что-то почти наркотическое. Чувства, которое я испытывала к нему, чем-то напоминали мои чувства к Ксавьеру, но все-таки отличались от них, и это совершенно сбивало меня с толку.

Я часто предлагала Брэну подвезти его домой на своем лимо-ялике. Он чаще соглашался, чем отказывался, и я принимала это за доброе предзнаменование. Он рассказывал мне о своих теннисных матчах или о работе в ЮниКорп, о которой много знал. Он делился со мной сплетнями о «своих друзьях, говорил о том, как отнеслись в школе к роману Отто и Набики, по секрету рассказал, что Анастасия по уши влюблена в Вильгельма, но тот увлечен старшеклассницей, с которой вместе ходит на углубленный курс астрофизики. Мне нравилось болтать с ним.